Земля, до восстребования Том 2

Проехали через Охотный, свернули на улицу Горького. Зеркальные витрины ресторана «Националь», магазинов и парикмахерской напротив телеграфа закрыты дощатыми щитами, штабелями мешков.

«В течение ночи на 5 августа наши войска вели бои с противником на Смоленском, Коростенском и Белоцерковском направлениях».

В вечернем сообщении за тот же день прибавился Эстонский участок фронта. Как сообщало Совинформбюро, «на остальных направлениях и участках фронта крупных боевых действий не велось».

В Разведуправлении все были заняты сверх головы, многих старых работников Гри–Гри не застал, Берзин здесь давно не работал, имя его не упоминалось.

На следующий день Гри–Гри узнал много тревожных новостей, о которых Совинформбюро пока не информировало. Сдан Смоленск, остатки армий, защищавших Смоленск, чтобы избежать окружения, поспешно отошли на восточный берег Днепра. В районе Дорогобужа идут кровавые бои на Соловьевской и Ратчинской переправах, немцы жестоко их бомбят.

Гри–Гри сильно устал от месячной поездной жизни, был встревожен тем, что увидел и услышал в Москве. Но тем не менее на второй же день, еще до наступления сумерек, до того, как будет объявлена воздушная тревога, поехал к Надежде Дмитриевне и Тане Маневич.

Их могли эвакуировать со дня на день.

99

Джузеппе Марьяни — невысокого роста, коренастый, широкоплечий, уже начавший лысеть, отчего его просторный лоб казался еще больше. Глаза умные, добрые и внимательные.

Еще когда фашисты призвали юношу Джузеппе в армию, он симулировал потерю памяти: забыл все слова, кроме названия родного города — Мантуя. Позже молодой Марьяни примкнул в Милане к анархистам, вошел в их боевую группу. Решили взорвать здание, где помещалась фашистская милиция в Милане, но точного плана здания у анархистов не было. Мину подложили неудачно, и от взрыва пострадали не столько чернорубашечники, сколько музыканты в кинематографе «Диана»: они сидели за тонкой стеной в раковине для оркестра. В тот черный день погибло более двадцати человек. После ареста Марьяни самоотверженно назвался организатором взрыва, выгораживал других, более виноватых, но семейных, и был приговорен к бессрочной каторге.

Двенадцать лет он просидел в строгой изоляции, с персональным стражником у двери камеры. Они привыкли друг к другу — каторжник и его стражник. Каторжник усердно занимался, и его неграмотный сторож изнывал, томился в коридоре больше, чем тот, кого он сторожил. Потом Марьяни сквозь приоткрытую дверь на цепи стал декламировать своему стражу Данте, Гомера, читал вслух иллюстрированные воскресные приложения, каких не имел права получать. Когда этот страшный террорист с чувством читал лирические стихи, на глазах стражника блестели слезы.

В такой же строгой изоляции находится теперь Джино Лючетти, только стражник у него, говорят, не столь общительный.

Для Марьяни это время прошло, он только пользовался доверием привыкших к нему, как к «старожилу», тюремщиков. Иногда его даже пускали в соседнюю камеру, к новичку Чинкванто Чинкве. Они подолгу беседовали. Марьяни огорчался тем, что не может помочь голодающему Чинкванто Чинкве, он сам лишен всякой поддержки с воли и живет впроголодь. От кого Марьяни ждать помощи? Единственный брат его содержит мать; он работает подметальщиком при муниципалитете, сметает сор с улиц родной Мантуи. А других родичей у Марьяни нет. Последнее свидание с матерью состоялось восемь лет назад, тогда же ему переслали немного денег.

Этьен рассказал, как Бруно перевел ему свои сбережения перед освобождением из тюрьмы, это было полтора года назад…

По словам Марьяни, политическим в здешней тюрьме намного труднее, чем уголовникам. Те могут работать на огороде у подрядчика или, на худой конец, стирать тюремное белье тачать обувь, вязать носки — набегают какие–то сольдо на курево, на мыло, на лук, покупаемые в тюремной лавке. А политические не имеют и такого приработка.

И вдруг неожиданный почтовый перевод, поступивший на имя Конрада Кертнера из Милана. Джаннина перевела 700 лир, вырученных от продажи его габардиного плаща. Капо диретторе сообщил Чинкванто Чинкве, что деньги уже зачислены на его счет в тюремной лавке, документы удостоверяют происхождение денег — вот извещение почты о прибытии в Милан посылки с плащом от какого–то римлянина на имя Конрада Кертнера, вот квитанция из магазина, где вышеупомянутый плащ был продан.

Деньги делились отныне на три доли. Этьен и Марьяни подкармливались вместе, а для Лючетти тюремщик Апостол Пьетро приносил из лавки то кусок сыра, то вяленую рыбу, то ломоть хлеба, то порцию пасташютта, то пучок лука финоккио…

Джино Лючетти сидит на втором этаже, как раз под камерой No 36. Этьен стучит в пол, Лючетти подходит к окну, и они, в зависимости от обстановки, или перестукиваются с помощью «римского телеграфа», или переговариваются через две «волчьи пасти», причем Лючетти слышит своего собеседника лучше; всегда лучше слышит тот, кто находится этажом ниже.