Земля и люди. Очерки

Сказаны эти слова были без какого-то умышленного зла, скорее всего — ради шутки, но затронули они Федьку за живое. Может быть, потом, позже, Лушников отвечал на шутку дружка, когда в числе первых ивановских парней, прошедших (много было желающих!) строгий председательский отбор, учился на курсах трактористов при местной машинно-тракторной станции, ночи напролет просиживал над малопонятными инструкциями и схемами, дотошно копался в тракторном моторе, разбирая и собирая узлы, постигая их хитрую взаимосвязь; когда следующей весной, буйной и ранней, поднимал пласты колхозной земли, не оставляя руля трактора до блеска колючих ночных звезд, до того, как можно было, поддавшись усталости, рухнуть на нары полевого стана. А может, и тогда еще, когда, оказавшись в водовороте бригадирских дел в колхозе «Урал», добивался повышения урожайности зерновых и добился — поля стали давать не по 7, а по 22 центнера зерна с гектара; когда потом на заботы об урожайности наложились председательские заботы о судьбе хозяйства в целом и когда имя Федора Николаевича Лушникова стало известно не только в Слободо-Туринском районе, но и в области, — бессловесно, но крепко отвечал он на ту давнюю шутку дружка — знай, дескать, наш лушниковский род, учись, покуда мы живы…

Выплыло видение из далеких лет, охватило душу щемящей тревогой и растаяло, как льдинка на весеннем солнцепеке.

Опершись руками о стол, встал управляющий:

— Сеять начнем завтра.

— Как это — сеять начнем? — отозвался Карасев и приумолк ненадолго. — Говорю ж, к островам этим на тракторе не подберешься. Водищи-то в протоках с метр, а то и поболе наберется.

Лукавая усмешка блеснула в прищуренных глазах Лушникова:

— Вот и прекрасно, что «поболе».

— Чего уж прекрасного, — начал было тракторист, да снова приумолк, подметив вдруг, с какой заинтересованностью посматривают все на управляющего, — раз говорит Лушников, значит, имеется у него что-то на примете.

— Переправим технику на острова, — сказал Лушников. — Попросим у речников понтоны.

— Рискованное дело, — отозвались механизаторы. — Никогда не было, чтобы так-то…

— Не было, — согласился Лушников. — А мы сделаем так, чтоб было…

Поспать этой ночью управляющему и часу не удалось, лезли в голову беспокойные мысли, раза три принимался курить и только забылся — затарахтел будильник. Может быть, от бессонницы никак не мог раствориться в памяти вчерашний разговор с Карасевым. Лушников попросил его остаться после собрания, и они сидели по обе стороны стола, напротив друг друга.

— Ну, браток, догадываешься, зачем мы тут сидим?

— Хошь не хошь — докумекаешь, — произнес тракторист, отводя взгляд от лушниковских, с хитринкой, глаз.

— Надо тебе, Петрович, по рассвету со стальным конем у переправы быть.

Карасев, не глядя на управляющего, упорно помалкивал. Медленно тянулось время. И вдруг тракторист заговорил по-непривычному напористо:

— Что ж такое выходит? Летом, промеж дождей, луговину косить — Карасев. Понадобилось осенью комбайны таскать по грязи — Карасев. И сейчас, значит, опять я? Ты уж меня уволь на сей раз, Федор Николаевич. Хватит. Есть трактористы помоложе…

— Помоложе-то трактористы есть. Так ведь, учти, помоложе! Я тебя на покос летом почему послал? Потому что знал: лучше тебя никто не скосит, у тебя опыт, какого ни у кого нет.

— «Опыт, опыт», — несколько утихомириваясь, пробурчал Карасев. — Что же мне теперь из-за этого опыта больше всех надо?

— Выходит, браток, что так. У тебя мастерство — тебе и дорогу прокладывать. Это же важно, Петрович, какая дорога будет проложена — кривая или прямая, по которой остальным легче идти.

— Дорога, говоришь… Может, оно и так… Только этим самым прокладчиком я в последний раз. Договоримся давай — в последний.

— Не буду обещать. Сам понимаешь, не могу я тебе обещания такого дать…

Лушников улыбнулся, потому что знал — прибудет сегодня Александр Петрович Карасев на берег Ницы, раз дал слово — значит, обязательно прибудет. За напарника управляющий отделением тоже не беспокоился. Напарником Карасева был сын Лушникова — Валерий, только что пришедший из армии, и, понятное дело, руки у него чесались по крестьянской работе — чуть свет, еще и будильник не собирался звенеть, поднялся Валерий с постели, по-солдатски расторопно оделся, заправил кровать и ушел в гараж, не заметив понимающей улыбки отца.

…Затопив прибрежные низины, Ница поуспокоилась. Она еще закручивала на быстрине воронки, еще несла с верховий желтые щепки, доски и ветвистые обрубки деревьев, еще клонила течением затопленные кусты тальника, но не было в ней той первоначальной силы — Ница несла мутные воды как бы по инерции, уже не находя возможности для дальнейшего наступления.