Земля и люди. Очерки.

После Укладникова выступил бригадир второго отделения. И слушать его там, на месте, еще был какой-то интерес, зато перечитывать записанное — никакого. Он был из тех любителей поговорить на народе, которых в селе называют глухарями, подразумевая одну особенность этой пышнохвостой птицы, — когда она поет, то становится глуха ко всему.

Вышел к черной шаткой конторке Андрей Фокич Черняев, полтора года назад отстраненный за самоуправство от руководства третьим отделением, но не теряющий надежды вернуться к власти. Этот был оратором тертым, испытанным, знавшим, что выигрышнее всего получается, если сумеешь создать у людей впечатление личной своей озабоченности. Он говорил о том, что зимовка предстоит тяжелая, и так оно и было. Пропашные культуры не дали того, что от них ждали, а сено вовремя не поставили, сколько бы можно было настоговать. Вообще неправильно, что в последние годы стали вроде бы пренебрегать естественными покосами. Когда-то пора сенокоса была самая празднично-трудовая, торжественная пора. Теперь же в июне-июле в работе стоит неоправданный затишок. Масса трав по лесам пропадает на корню зазря. А осенью спохватимся вязать веники. Веники же вениками и остаются. А зимой снова придется молодняк, которому бы расти да расти, отправлять до срока на бойню.

Он, Андрей Фокич Черняев, далек от мысли всю вину без раздумья валить на руководителей совхоза. У них есть барьеры, через которые не перескочишь: задания по культурам, фонды зарплаты…

Жителев задумался. Именно выступление Черняева вызвало у него еще вчера тяжелое чувство досады и неприязни. Вся и сложность в том, что этот человек во многом прав. Но эта его повадка всеми своими недомолвками показывать, что будь он сейчас при деле, останься управлять отделением, все было бы иначе… И почему-то вспомнилось, как видел его однажды торгующим в городе, в рыночном павильоне, за оцинкованным прилавком, обложившимся по макушку кроличьими тушками.

Конечно, Черняев знал, что речь надо суметь эффектно закончить. Он к тому и подвел: напомнил, что при въезде в село стоит старый шлагбаум. И болтается на его свободном конце, высоко в небо раскрылившаяся, иссохшая птичья тушка. И ни за чем этот шлагбаум не нужен, а стоит себе. Так вот и в сельской жизни. Устаревшие методы руководства еще живут, сохраняются и только мешают людям.

Черняев медлительно прошел на свое место. А за конторкой появился Геннадий Заправкин. Кажется, за столом президиума не успели и назвать его. Он простовато начал:

— Недостатков и непорядков — где их нет? Но говорить сейчас надо бы о другом: как завтра сработать лучше, чем поработалось сегодня. В прошлом году на каждого работника ферма у нас выдала мяса… Сколько там, Сергей Львович, вышло в прошлом году?

И Сергей Львович, совхозный бухгалтер, с готовностью назвал требуемую цифру. Жителев знал, что цифры эти есть у Заправкина и у самого. Записаны небось где-нибудь на узенькой бумажке. Но парню кажется забавнее сделать вид, что никогда он таким подсчетом загодя не занимался.

— Как сами видите, на каждого работника ферма нынче дала на восемь центнеров больше, чем давала прошлые годы. Теперь в деньгах. На сколько там, Сергей Львович, вышла дешевле наша свиная тушенка?

Сергей Львович на память назвал и эту цифру.

— …Но это мы сделали только тем, что отпустили с фермы лишних людей. Только и надо было для этого, что от ручного труда кое-где отказаться. А вот дальше будет не так просто. Каждый гривенник себестоимости придется разыскивать по всем узелкам. Наверное, это как в спорте: тем неподатливее, чем ближе к какой-то высотной отметке…

После Заправкина говорил управленческий инспектор. Он нигде не упускал случая попенять людям на упущения в агротехнике. Толковал о внутрихозяйственной специализации. И все это было разумно и справедливо. Но только кончил, подняла руку Васена Рыжова, пожилая работница из центральной овощной бригады.

Она пожелала говорить с места.

— Вот здесь много было сказано всяких ученых слов. А я скажу так: все это, может быть, тоже важно, но главное — руки. Да, человеческие рученьки. Они и хлеб ростят и все наши богатства сбивают, как масло в крынке деревянной мутовкой. Тут мне могут сказать: а тракторы и другие машины? Но машины — это ведь только наставка к человеческим рукам. Чтобы дальше достать и больше поднять…

Это было самое короткое выступление.

Добрый дождь

Вечером попозже, часов в девять, Жителев еще раз заходит к себе, в комнату парткома. Заходит, чтобы побыть одному, заняться тем, что требует тишины и сосредоточенности. Иногда это удается, иногда нет. Люди в селе давно засекли, что секретарь парткома имеет такое обыкновение. И случается, в его уединение кто-нибудь вторгается.

Бывает, что он приходит сюда вечером просто затем, чтобы подумать. У каждого могут быть дела, которые надо обмозговать по возможности без помехи.

И вот светится на фасаде здания совхозной конторы, смутно белеющего в плотной, как бы отвесно стоящей темноте осенней ночи, всего одно окно.

О чем человек думает?