Земля имеет форму репы (сборник)

В своем Доме культуры медицина устроила симпозиум. Сенсация была. Решили, что Вовка мутант и в дальнейшем мутанты будут бесспорно. Нужно быть готовым к атаке хоккейно-плавательных мутаций[2]. Медицина закрепила за Вовкой наименование «Хокфибия».

Мутация — наследуемое изменение свойств и форм организмов. Отсюда — мутант.

В добровольном спортивном обществе «Струги красные» была создана детская секция ватерхоккея.

А дядя Вася водопроводчик!

Он, конечно, рассказал всем своим друзьям-сантехникам, и всем жильцам, у кого кран течет, и всем любителям пива в микрорайоне, и всем старухам. Верил дядя Вася в старух. Говорил: «Если они с бородавками управляются, то и эту гадость сведут».

И вот пришел дядя Вася к Вовкиной маме, а Вовкина мама уже никого в дом не пускала: специальные корреспонденты и кандидаты наук все ковры истоптали и несколько раз пережгли пробки. Дал дядя Вася предварительный сигнал — по трубе отопления разводным ключом. Пришел и сказал, что отыскалась в Новгороде знахарка из Старой Руссы по имени Лукоморьевна. Большой силы дама.

Дальше дядя Вася сказал:

— Придет. Не сомневайся. Ты ей армянского вина поднеси. Не сомневайся. Мне старухи шепнули. Не сомневайся. Жди…

Так вот, стоял Попугаев Вовка у окна, смотрел на автографисток и фотокорреспондентов, показывал им язык, они этого, правда, не видели: во-первых — маска, во-вторых — далеко все же. И еще смотрел Вовка на машину, которая сгребала снег. Что-то в ней было знакомое — все гребет и гребет, все себе и себе…

То ли монотонные движения ее загребателей, то ли тоска по родному первому «А» повлияли на Вовку, только услышал Вовка далекий крик: «Помоги, Попугай!» И как будто голос знакомый. «Может, мама?» — подумал Вовка. Бросился в кухню.

Мама на кухне какую-то старуху за стол усаживает. Старуха веселая. Рот большой.

— Меня, милая, Лукоморьевной называют. Передали мне твою печаль, передали…

При виде Вовки рот у старухи еще шире сделался.

— Это и есть твой отрок? Их сейчас, кажется, самородками называют… — Старуха оглядела Вовку. Бицепсы ему пощупала. По шее легонько стукнула. — Жидковат… — Нацедила в стакан воды из-под крана, фукнула на нее, и вода стала красная. Велела Лукоморьевна Вовке выпить эту красную воду. — Для храбрости…

А вода-то, как ядреный квас.

— Бородавки, бородавки, — забормотала она, — перескочьте на собаку, а с собаки на ворону, а с вороны на сороку. А с сороки перескочьте на болотную лягушку. А с лягушки на корягу, а с коряги на пиявку. На пиявке и сидите.

— У меня нет бородавок, — прошептал Вовка.

— Теперь нет, а надысь были. На совести… Теперь иди, отрок…

И тут Вовка снова услышал: «Помоги, Попугай!» Кто-то звал его голосом последней надежды.

Вовка бросился в свою комнату. И упал… в густую крапиву. Над ним лес черный. Ядовитый пар поднимался из болота. Грибы-поганки светятся — каждая величиной с таз. И со всех сторон пауки идут, боком-боком, на длинных мохнатых ногах.

Встал Вовка с колен. Поднял с земли палку. Разогнал пауков. И пошел сквозь крапиву. Сбивает ластами поганки, хоть и большие они, но ломкие. Злые травы и злые кусты хлещут Вовку по лицу. Но ему не больно — на лице у него прочная маска. Прорубает Вовка дорогу палкой и идет вперед и кверху. За ним, положив на его плечо руку, Полувовка идет. И такое у Вовки от Полувовкиной руки по всему телу тепло.

«Молодец», — шепчут ему подземные воды. «Растешь», — шепчут высокие сосны. «Уже близко», — говорят березы. И весь светлый лес, тот, что вверху над волчьим лыком и папоротниками, зовет его и дышит ему в лицо теплом и медом.

А Вовкина мама на кухне с Лукоморьевной пьют чай. Кажется Вовкиной маме, что Лукоморьевна хоть и старая, но красивая.

— Твой-то пишет ли? — спрашивает Лукоморьевна.

— Телеграмму прислал. Целует. Рекомендует «Висти».

— Это насчет чего? — заинтересовалась Лукоморьевна.

— Лыжная мазь. От нуля и выше…

— Лыжи мажь. А насчет того, чтобы отрока смазывать — в голову не бери. Слушай, пусть твой-то, как есть, с парашютами прыгает, ты ему события не описывай. А то еще не с той высоты прыгнет… Печаль твоя крутенька. Бывали такие явления и раньше. Только все больше с рогами бывали, да с копытами, да с хвостами. С ластами не было… Заговоры я знаю. И настои. И отвары. Бабушка моя колдунья была, и прабабушка — все новгородские ведьмы. Славились они на всю Русь. Это они царю Грозному Ивану предсказали смерть после бани. Мол, придешь, царь, в пятницу из бани, чару вина выпьешь и протянешься… Налей-ка мне чайку, да покрепче. И варенья положи в три розетки. Я разное варенье люблю… Значит так: пришел Грозный-царь из бани в палаты красные, напарившись, выпил чарку вина генуэзского, засмеялся и говорит своим боярам: «Побегите-ка на подворье, отходите этих ведьм новгородских кнутом — пусть не врут на меня. Вот он я, Грозный-царь — живой…» Тут захрипел он и протянулся… Посмотри-ка, голубица, в окно. Какие видишь дома? Серые ты видишь дома, до крайности скучные, без кондибобера.

— Зачем же домам кондибобер[3], бабушка? — спросила мама.

— Кондибобер — он больше для кондибобера.