Земля королевы Мод

– У нас только название красивое, а вообще-то там такой… заповедник гоблинов. Когда-то был большой комбинат пластмасс, пять шестых жителей на нем работали. Пили всегда. Водку и… всякое другое. Воровали с комбината, очищали и… травились химией, едва ли не каждый день в больнице помирал кто-нибудь. Отец у меня так помер, мама рассказывала. Потом комбинат встал, и все вообще непонятно стало. Когда я росла, мама в больнице уборщицей работала, а сестра ее, которая с нами жила – в прачечной, приемщицей. Только тогда уже люди белье в прачечную не несли, дома стирали, поэтому она и не зарабатывала почти ничего. Но другой работы все равно не было. Мы с сестрой, сколько себя помнили, уехать хотели. Сестра моя старшая, Наташка, вообще-то хорошая, только глупая. Я себя более крутой считала. В школе она училась так себе, а я – очень хорошо, меня все учителя хвалили. А потом вдруг Наташка взяла и в Петербург поехала. Я ее, помню, зауважала сразу, и перед матерью всегда заступалась, когда она ее перед нами с теткой честить начинала. Наташка сначала писала, что все хорошо – на работу на фабрику устроилась, в общежитие, потом даже комнату где-то сняла, несколько раз деньги нам присылала и посылки. Я, помню, шоколадные конфеты трескала, каких и не видела никогда, и уж прикидывала, как подрасту еще немного и – сразу к Наташке. А тут и письма прекратились. Мать с лица спала, ночами не спала, все нитроглицерин пила. Я тоже ревела в подушку, телевизор-то все смотрят, а там – сплошной криминал, «600 секунд» и всякое такое, вот я и решила, что убили Наташку в Питере. Хотя, если б подумать могла: кому она нужна-то? Никому, как потом-то выяснилось… В общем, прошло еще время и Наташка нашлась: приехала обратно в Соловей, да не одна, а с дитем: девочкой Дуняшей. Мать-то с теткой так обрадовались, что жива-здорова, что и ругаться не стали. А мне, помню, обидно было до слез, как-то даже не выдержала, накричала на нее: «Вот дура-то! Идиотка кромешная! Все же путем у тебя было! Не могла подумать хоть немного, уберечься! Шлюха ты! Привезла из Питера прибыток в подоле! Хоть бы обо мне подумала, дождалась, пока я к тебе приеду! Кто меня теперь отпустит? И куда мне деваться, после такого-то? В омут головой?!» Наташка плакала, уговаривала меня. Но я нос задрала, и с той поры с ней больше не дружилась. Тоже дура была, конечно, – Алина вздохнула. – Почему она мне должна?… В общем, стали жить дальше, впятером. Дуняша болела все время, орала по ночам, грудь не брала. Врачиха из поликлиники придет, наговорит чего-то, напишет, а лекарств-то в аптеке нет. Достать-то можно было, конечно, да за такие деньги, что и подумать страшно. Наташка через все это стала на смерть похожа, молоко у ней пропало окончательно. А мне ее и не жалко почему-то. И Дуняшу тоже. Иногда иду в школу после ночи-то бессонной, ноги заплетаются, голова не варит… иду и думаю: хоть бы она сдохла поскорее. Наташка бы на работу пошла, в семью – не убыток, а прибыток. Потом ловлю себя: чего ж это я такого желаю-то! Кошмар какой! Это я ли? Или чудище какое из страшилок? Даже в церковь пару раз ходила, от страха-то. Думала, может бог мне себя найти поможет, поддержит, наставит как-то. Не помог. А потом… Потом, где-то через полгода, к Наташке-то, хотите верьте, хотите нет, мужик из Питера приехал. Старый уже, испитой весь, потасканый, плешивый, Володей зовут. Я даже и после не поняла, кто он вообще такой – отец Дуняшкин или еще какой-то сбоку-припеку – отдельный сестрин обожатель петербургских времен. Но, черт возьми все на свете, – приехал он красиво. Вошел в дом (Наташка как раз Дуняшу кормила) – нам всем поклонился, цветы какие-то квелые на стол положил, встал на колени, обнял Наташкины ноги, посмотрел ей снизу вверх в глаза и говорит: «Я нашел вас. Прогонишь – сейчас уйду. Позволишь – насовсем останусь, тебя, Наташа, с дочкой беречь буду.» У Наташки-то от потрясения ужасного и прекрасного челюсть отвалилась. Сидит, коленки вместе, глаза в кучку и молчит. Володю этого трясет крупной дрожью. Хорошо, тетка спохватилась, засуетилась вокруг: «Да вы встаньте, да пройдите, да вот тапки, да вот чаю с дороги…». Потом уж и Наташка отмерла, ревмя заревела… А я – вот удивительно-то! – на все это смотрела и завидовала. Странно все-таки: мне этот плешивый Володя и тогда, и навечно с приплатой не нужен был. Предложи – отказалась бы сразу. Но все-таки, в тот момент – завидовала Наташке аж до злых слез. К ней, к дуре с ребенком пригулянным, расхристанной, на смерть с косой похожей, из самого Петербурга – и на колени, а я – умница, красавица, пропадаю ни за грош… А-а-а!