Земля королевы Мод

– Нормально. Везде стоят Жанны Д,Арк, в доспехах, похожи на изящные кастрюльки. А клошар, нищий, сидящий на углу улицы, на которой стоял наш отель, носил длинный шарф и был отчего-то жутко похож на постаревшего Остапа Бендера из старого, еще до Миронова фильма про двенадцать стульев. Я как-то сразу себе представила, что он не погиб тогда в Советском Союзе, но и до Рио де Жанейро добраться не сумел. Осел в Париже, устраивал всякие аферы, был то богатым, то нищим, а потом понял, что все суета сует… Я не знаю никаких языков, и поэтому каждый день, отправляясь в город и проходя мимо, говорила ему по-русски: «Доброе утро, Остап» – и бросала в коробку монетку.

Когда наступил последний день, я вышла из отеля с сумкой, кинула монетку и сказала: «До свидания. Мы больше не увидимся. Сегодня я уезжаю домой, в Россию»

Он приподнял свой головной убор (я затруднилась бы причислить его к какому-нибудь классу. Во всяком случае, это нельзя было назвать ни шляпой, ни кепкой. Может быть, картуз?), улыбнулся и ответил по-французски, но я отчего-то поняла все, до последнего слова.

– Счастливого вам пути, русская мадам. Ваш Остап прощается с вами…

«Мой круг», несомненно, оценил бы такое видение Парижа. Присутствовавшие в кухне просто вылупили глаза. У Кирилла пригорала картошка. Я чувствовала себя дурой и злилась. Лучше бы уж рассказала про зеркальный зал в Версале (я там не была, но видела на картинках).

– Надо же, – сказала Любочка. – А я за границей на нищих никогда внимания не обращаю. Они такие наглые и приставучие… В Париже я бы в Версаль пошла, – подумав, добавила она.

– У каждого – свой Париж, – холодно произнесла я.

Наталья пробормотала себе под нос какое-то не матерное, но весьма сочное ругательство.

Я вспомнила, как Светка накануне обвинила меня в том, что я не умею разговаривать с народом. Разумеется, она была права.

* * *

– Анджа, отчего вы иногда такая недобрая? – спросила Дашка, проводив Любочку. – Любочка… она…

– Мне не нравится видеть, как она пошло самоутверждается за ваш счет, – отчеканила я. – А вы чуть ли не благодарите ее за это. Да, я недобрая и не особенно это скрываю. Но вы-то как раз – добрая, порядочная и трудолюбивая девушка…

Я как будто цитировала что-то из классики 19 века. Дашке, которая под моим чутким руководством прочитала не только «Унесенные ветром», но и «Джейн Эйр», и «Гранатовый браслет», и «Грозовой перевал», – тоже, наверное, так показалось. Глаза у нее стали, как у мороженного карпа.

Так сложилось, что до меня Дашку никто никогда не воспитывал. Бабушка, которая ее растила, была слишком старенькая и торговала сигаретами вразнос на Московском вокзале, чтобы прокормить и одеть себя и внучку в нелегкие перестроечные годы. Поздно вечером она приходила домой, выпивала рюмочку, чтобы согреться, и ложилась спать. Дашка укрывала ее старым одеялом с цветными заплатками и готовила ужин и завтрашний обед из принесенных бабушкой продуктов. В школе Дашка была мало смышленой, но старательной. Поэтому учителя ее не хвалили и не ругали. Попросту не обращали внимания. Иногда годами не могли запомнить, как ее зовут (это мне сама Дашка рассказывала). То, что Дашка действительно получилась доброй и порядочной – целиком ее собственная заслуга. Она сделала сама себя – как герои «американской мечты». Теперь я занималась ерундой. А Дашка, как могла, защищалась.

Если бы я действительно была потомственной колдуньей в семнадцатом поколении, я, наверное, вполне могла бы наслать на Любочку порчь. Ну, например, чтобы она начисто забыла наш адрес. Или разбила себе лоб об шест для стриптиза…

– Любочка немного поживет у меня, – сказала между тем Дашка. – Ей надо, она с мужем поссорилась.

Не могу сказать, чтобы это известие меня обрадовало.

– Одна поживет? – спросила я, думая о любочкином сыне.

– Одна, – кивнула Дашка и внезапно помрачнела. Видимо, тоже задумалась о ребенке, которого Любочка оставила неизвестно где. Хорошо, если отцу.

А я уже думала о том, как же Дашка будет теперь встречаться с Виктором Николаевичем. Но, может быть, Любочка по средам допоздна работает в клубе?

* * *

Когда я вышла из дома, стояло уже позднее утро. Сизоликие бомжи выползали на свой ежеутренний честный промысел, имеющий промежуточную цель у вагончика по приему вторсырья, и окончательно заканчивающийся поздним вечером у ларька с поддельной водкой. Зажав в руках утренние жестянки с пивом, куда-то деловито следовали молодые люди с дебильными лицами и неугасшим сосательным рефлексом. В магазине, куда я зашла купить себе кефир и кекс на обед, на кафельном полу под ногами покупателей валялись одинаковые, затоптанные в грязь газеты. Люди ходили по портретам мудро улыбающегося Явлинского. Под портретом можно было прочесть крупную надпись: «Яблоко приведет вас к свободе!»

«Интересно, как это может быть?» – лениво удивилась я, и отметила про себя, что приближаются очередные выборы.

Снег падал, как замерзшее молоко, – голубоватый и жидкий.