Земля лунной травы

Но Наташа все равно еще долго сидела на печке, затаившись, боясь пошевелиться или вздохнуть поглубже. Даже предутренний визит бабушки Дуси, как обычно, к окошку и крыльцу, не успокоил ее. В бабушкины шаги она не поверила и с печки не слезла.

А бабушка так ничего и не заметила, так и не узнала ничего, потому что легкий и пушистый снег успел к ее приходу засыпать, сгладить его непрошеные следы… На печке пахло пересохшей известкой, и рядом в трубе негромко подвывал свой, домашний, нестрашный ветер.

А в пустующей половине дома уже тогда что-то шевелилось и шелестело…

* * *

Вспыхнул свет сразу и в кухне и в комнате. Райка на крылечке завопила от радости и, запутавшись в шали, чуть не свалилась со ступенек.

— Ну что? Таганок растоплять, что ли? — спросила сразу повеселевшая и подобревшая бабушка Дуся, входя в ярко освещенную кухню и увидев на столе не тронутое Наташей молоко.

— Не надо, — сказала Наташа, не прощая ей сидения на крылечке с Райкой под клетчатой шалью. — Пусть-ка эта Раечка с дырьями сюда явится.

— А что? А что? — забеспокоилась Райка, всунув голову в кухню. — А что такое?

— А ничего! Просто твоя Риточка очень интересовалась сапожками.

— Какими сапожками? Я про сапожки ей ничего не обещала. И она про сапожки ничего не говорила. А ты что, видела Риточку?

— Видела! Представь себе, оказывается, тебе надо омелинские сапожки в починку отнести!

— А когда? — еще больше забеспокоилась Райка. — Когда надо отнести?

— И понесешь?!

— Понесу! Если просят, почему не отнести? Почему? А? Они всегда вежливо просят! Твоя Алька им на дачу колбасу носила небось? Носила! А я почему не могу? Если хочешь знать, Алька у них на даче даже жила — караулила. А я вот еще не караулила…

— Бедная! Не доверили сердешной!

— Доверят еще!

— Слушай! — совсем разозлилась Наташа. — Да ты хоть разок потони! Пускай тебя хоть один раз твоей фор-брам-стеньгои пришлепнет! Зачем?

— Так, может, тогда им твои стихи понравятся, и они наконец-то их в прессу толкнут!

— Баба Дунь! — крикнула Райка. — Она опять ко мне лезет!

— Не лезь, — сказала бабушка Дуся. — Размахалась руками-то! Спать вон пора.

Но прежде чем прогнать Наташу спать, бабушка Дуся потащила ее на крыльцо — сводить бородавки. У нее был свой, когда-то давно испытанный способ. Каждый раз, когда впервые после долгого отсутствия появлялся в небе новенький молодой месяц, она выводила Наташу на крыльцо мыть руки, чтобы свести одну-единственную бородавку на правом Наташином мизинце. Сегодняшний месяц был уже не молодой, он уже старел, уходя на убыль. Просто его долго не было видно в пасмурном небе, и нынче он появился впервые. И все равно ему, даже такому старому, было не до Наташиной бородавки. Зато самой Наташе все это очень нравилось, и она послушно подставляла ладони под ковшик. В их темной глубинке начинали тут же светиться крошечные пузырьки-жемчужины, а легкие тени, дрожащие на самом донышке, в морщинках ладоней, были похожи на сказочные водоросли, и они тоже обрастали блестящими пузырьками. Наташе было жаль выпускать это волшебное озеро с жемчужинами из рук, но бабушка Дуся нетерпеливо пихала ее в спину: «Давай, давай!» Наташа разжимала ладони, жемчужины высыпались на землю, гасли, а бородавка все равно оставалась. «Ну, теперь ступай, ступай, — говорила бабушка Дуся, как маленькой вытирая Наташе руки полотенцем. — Иди, иди».

То ли Наташе она это говорила, то ли месяцу — отпускала его от себя на другие, тоже очень важные дела. Может быть, туда, к лунной траве отпускала, которой уже пора была; расцвести в темной лесной чащобе.

* * *

Наверно, оттого, что шуршание за стеной сегодня было громче обычного, а вечером было много неприятных переживаний, Наташе приснился большой зелено-полосатый таракан который полз-полз по стенке, потом дополз до потолка и — трах! — шлепнулся прямо ей на голову. Тихо взвизгнув, она проснулась.

Лунная щель в развалившемся ставне, глубокая ночь и этот приснившийся зеленый таракан окрасили ее пробуждение в страшный зелено-полосатый цвет. Она мгновенно села на постели, стараясь понять, откуда приполз к ней этот страх. И поняла наконец-то. Там, за окнами, за стенами их дома, могуче шелестел под ветром лес.

Лесной шелест накатывался к дому волнами под порывами ветра, и именно от этого лесного угрюмого шелеста тишина за окнами была мертвой, истинно ночной тишиной. И, прислушавшись к ней, Наташа попыталась хоть как-то пробудит в себе то сильное, солдатское, фамильное, что помогло ей пришедшим вечером справиться с омелинскими сумерками уйти от них. Неужто же лес был сильнее? Неужто он навсегда растворил в себе, в своей листве, в серых стволах свои деревьев, в своем угрюмом шелесте, давний Наташин страх, теперь страх этот вползал в лунную щель, окутывал темную комнату. Пережитые ею омелинские сумерки воспринимались теперь как часть этого сумрачного лесного шелеста, и имени это особенно возмутило ее и настроило против леса. «Еще чего! — сказала она возмущенным шепотом с бабушкиной интонацией в голосе. — Еще чего! Еще и в своем собственном доме!»