Земля Мертвых

— И ты заходи… — проводил взглядом Хомяк неожиданного гостя, а потом снова резко повернулся к реке. Над островом на том берегу тянулся в небо полупрозрачный серый дымок. Никита молча сбежал вниз по склону холма, запрыгнул в лодку и взялся за весло.

Остров выглядел точно так же, как и в прошлый раз: светлые березы, ярко освещенные прогалины, темные пятна отдельных хвойных зарослей.

Хомяк прошел остров вдоль и поперек, старательно принюхиваясь, но ничего подозрительного опять не нашел. Но ведь должен, должен быть источник странного дыма!

Никита остановился и внимательно осмотрелся по сторонам. Где может быть спрятано кострище? На светлых, хорошо просматриваемых полянах его нет. Под елями огня разводить никто не станет, они могут загореться… Или станут?

С этой мыслью Хомяк подошел к небольшой кучке густо растущих рядом с друг другом елей, стал протискиваться между раскинувшими колючие ветви деревьями. Шажок, еще шажок…

Ели разошлись, и он увидел на небольшой прогалине низкий, по колено, деревянный колышек с грубо намеченными на нем чертами лица. А вокруг, по углам правильного квадрата, лежали, вперив в кол пустые глазницы, четыре человеческих черепа.

— А-а, щ-щ-щерт! — торопливо выбрался он обратно на прогалину. — Черт, черт, черт! Что это такое? Блин, вот нашел на свою голову… Тут что, жертвоприношения устраивают? Человеческие… Интересно, а Настя про все это знает, или нет?

— Что ты тут делаешь?

Он неожиданности Никита подпрыгнул вверх чуть не на полметра, и схватился за сердце:

— Боже мой, Настенька, как ты меня напугала… А ты тут откуда?

— Увидела, что ты поплыл на остров и поплыла следом.

— Ты знаешь, что тут…

— Да, здесь остатки древнего капища, — с вежливой улыбкой кивнула она. — Поэтому не стоит сюда заплывать. Поехали отсюда, Никита.

— Ладно, поехали, — покосился Хомяк на темные ели. — Поехали.

За несколько минут он перегнал лодку обратно на левый берег, поставил ее в затончик рядом со второй, более узкой лодкой, с минуту смотрел на нее в немом изумлении, а потом поднял глаза на девушку:

— А как ты попала на остров, Настенька?

— Никитушка, милый мой, драгоценный, хороший; любимый мой, единственный, желанный… Не спрашивай меня об этом. Очень тебя прошу, не спрашивай. Не надо…

* * *

В Анинлове Зализу ждал неожиданный сюрприз: возле дома начищал зерцала незнакомый московский отрок лет семнадцати. В одной рубахе — белой с вышитым воротником — он казался очередным пришельцем из иных стран. Слишком уж привык опричник, что в Северной пустоши без доспеха ни один боярин из дома не выходит. А здесь: сидит беззаботно рядом со сваленной в кучку, рядом с плащом, кольчугой, да тряпочкой, насвистывая, работает.

Увидев Зализу, юный воин вскочил, приложил руку к груди:

— Здоровья тебе, Семен Прокофьевич, искренне желаю. Те же пожелания государев человек Андрей Толбузин тебе шлет.

— Здравствуй и ты, отрок, — спустился с коня опричник. — Пусть у государева человека Андрея годы будут долгими, а здоровье крепким.

— Благодарствую, Семен Прокофьевич, обязательно слова твои сотнику передам. А он посылает тебе со мной весточку малую, из Александровой слободы.

«Видать высоко вознесся боярский сын Толбузин, — улыбнувшись, мысленно порадовался за друга Зализа, — коли с весточками своими отроков княжеских посылает».

Новенькие зерцала, шишак с алым сафьяновым еловцем, дорогое шитье на вороте, расшитый же поддоспешник из тонкого войлока, золотая с алыми каменьями фибула у плаща, несколько перстней на пальцах явственно показывали, что положение гонца при государе намного значимее, нежели положение засечника из самого дальнего и забытого уголка Руси, а сам отрок при желании способен выкупить весь Ижорский погост вместе с деревнями и усадьбами, и особого убытка в кошеле не ощутить. А вот поди ж ты, погнали его в Северную пустошь ради обычного письмеца, и вынужден он кланяться нищему порубеж-нику со всем уважением.

— Покормила тебя Лукерья, приняла достойно? — поинтересовался опричник.

— Благодарствую, Семен Прокофьевич, сыт, отдохнул с дороги, в бане вчера попарился, — отрок отошел к седельной сумке, лежащей на крыльце и извлек из нее плотно скрученный свиток. — Вот оно, Семен Прокофьевич.

Зализа принял письмо, отошел в сторону, сел в траву на краю поля, сломал печать, пробежал грамоту глазами. Потом перечитал еще раз, медленнее и откинулся на высокие белоголовые ромашки. Кажется, он начал понимать, что заставило друга послать ему весточку спустя два года молчания. Опричник еще раз поднес грамоту к глазам:

«…Харитон Волошин в крамоле кается, вину всю на себя одного берет, в чистоте знакомых и родичей своих на дыбе и на кресте клянется. Сын его Ростислав из Казанского ханства приехал, за отца молит.

Государь милостив».