Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка

Душа замирала при воспоминании о рысях. Евмен Тихонович рассказывал: в прошлом году муж с женой из Сахарова отправились за грибами. Набрали грибов, возвращаются. Муж говорит: «Подожди часок. Рябчиков слышу. Стрельну парочку раз». Возвращается на дорогу, а жена лежит на земле, и на ней рысь. Горло «перерезала», кровь лакает.

Подавляя недостойную таежника дрожь, Колька с ласковой снисходительностью потрепал Венеру по гладкой спине:

— Не спится, собака? Нравится ночью?

Голос звучал вызывающе в гнетущем безмолвии и придавал уверенности.

Костер догорел. Тлели подернутые серым пеплом красные уголья.

— Венера, Горюй, Мурзик, за мной! — позвал Колька.

Собаки с готовностью исполнили приказание. До сих пор их законной постелью считалась голая земля перед входом в избушку, где нависла часть крыши, спасавшая в дождливую погоду.

— Коль, а Коль, ты что так долго не шел? — спросила Надюшка.

— Я думал, ты уже пятый сон видишь, — усмехнулся Колька со взрослой солидностью. — Спи. Если не можешь уснуть, закрой глаза и считай до ста.

Впрочем, прикрывая дверь, он нащупал крючок и посадил его на петлю. Стаскивая бродни, незаметно похлопал по спине Венеру. И умная собака, разгадав его мысли, вспрыгнула на устланные травой нары.

Совет, данный Надюшке, пришлось применить к себе…

— Коль, а Коль, да проснись ты!

Колька вскакивает и долго не может понять, что происходит.

Низко над ним, белым пятном, Надюшкино лицо.

За стеной гудит и воет, трещит и стреляет.

— Опомнись, Коля, — жалобно хнычет Надюшка. — Слышь, что делается? Бурелом. Деревья валит. А наши на реке.

Треснуло, грохнуло… Молния на мгновение залила желтым светом избушку, встревоженных собак, растрепанную, босоногую Надюшку.

Колька соскочил с нар, засветил коптилку, поспешно натянул бродни.

Тайга стонала и выла. Рядом с избушкой рушились деревья.

Колька надел куртку и патронташ, прицепил к поясу нож и решительно распахнул дверь. Его обдал вихрь, насыщенный дождем. Лампочка на стене моргнула и погасла. Темень стояла такая, что ничего невозможно было различить и за три шага. Нет, бессмысленно предпринимать что-то сейчас.

— Куда ты, Коля, кого найдешь в эдакую темень? Только себя загубишь! — испуганно проговорила Надюшка.

Колька сел на нары:

— Дождемся рассвета, тогда что-нибудь придумаем.

Рядом примостилась Надюшка. Девочка всхлипывала.

— Не плачь. Все обойдется.

Колька старался говорить по-мужски, сурово, хотя волновался не меньше Надюшки. Теперь главным был он, и, в случае чего, вся ответственность ложилась на него. Во всяком случае, так ему казалось.

Новая молния разорвала темноту. Упало дерево, хлестнув вершиной о землю возле избушки.

— Папанечка, родненький! — тоненько, по-детски, запричитала Надюшка.

Колька неумело погладил девочку по голове. И она прижалась к нему, как к старшему брату. Он ощутил ее худенькое плечо и снова провел ладонью по мягким волосам:

— Не расстраивайся до времени…

— Он у нас один. Маманя померла, когда я была чуть побольше Степанка.

«Не раскисать, держать себя в руках!» — приказывал себе Колька. Одновременно, как мог, он успокаивал Надюшку:

— Беды никакой не будет. Но знай, Надюша, я не оставлю тебя при любой беде!

Мальчик впервые так ласково назвал подружку. Она стала для него дорогой и близкой. Такого Колька еще ни разу не испытывал.

Гремел гром, вспыхивали молнии, ревела тайга. Ребята сидели, тесно прижавшись друг к другу.

В оконце пробился бледный пасмурный рассвет.

Деревья продолжали гудеть, хотя и перестали валиться.

Горюй и Венера подбежали к двери, замерли, насторожив уши.

— Своего почуяли! — встрепенулась Надюшка и, как была, в шароварах, босая, выскочила наружу.

Взволнованные и счастливые, ребята остановились у края крутояра.

Вверх по тропинке поднимался дедушка Филимон в промокшем плаще.

— А где папка? — тревожно спросила Надюшка.

— Не возвращался еще? Значит, придет. Не такой он человек, чтобы не схорониться от бури.

Свежий сильный ветер взметывал полы дедушкиного плаща. Филимон Митрофанович передал Кольке ружье, Надюшке «козу».

— Ну, как домовничали? Накидал ветрюга дров, накуролесил… Чайком не побалуете? Озяб, братцы. Кровь, что ни говори, старая, плохо греет.

Опередив Надюшку, Колька сбегал на реку за водой.

— Сейчас, дедушка, мигом вскипятим! Мы в буржуйку с вечера дров наложили и запас сделали.

Филимон Митрофанович, кряхтя, развязывал бродни, развешивал над печкой мокрые портянки.

— Разгулялась буря. Давно такой не видел. Меня, старого волка, и то едва не накрыла. Схоронился под выступ скалы. А сверху старая лиственница брякнулась, отломило шерлопину в полтонны. Мало-мало этим каменюгой по плечу не хватило. С вечера собирался полный упруг рыбешки накидать — до часу ночи харюзь бойко шел. А погодка пальчики складывает: на-ко, выкуси! Живи не так, как хочется, а как придется!

Надюшка поминутно выбегала из избушки поглядеть, не покажется ли из-за поворота отцовская лодка.

— Придет, придет, не волнуйся. Евмен опытный рыбак, не из таких переделок выкручивался, — ободрял дедушка Филимон.

Но его слова мало помогали. Надюшка успокоилась лишь после того, как увидела знакомую долбенку.