Эстер ничего не ответила. Она думала, что король как раз очень даже может ждать и ничего не предпринимать, пока королева ведет за него кампанию во Франции, Монтроз рискует своей жизнью и жизнью своих солдат в горах Шотландии, а Ормонд[31]
пытается прорваться через лабиринт самообмана королевских интриг в Ирландии.— Если бы ирландцы перешли на его сторону, присоединились бы к Монтрозу и стали сражаться за короля… — предположила она.
Джон бросил на нее быстрый раздраженный взгляд.
— Католики и шотландцы? — переспросил он. — Стали бы сражаться за протестантского короля? Ирландская армия? Такой союз и полдня бы не продержался, а страна никогда бы его не простила.
— А он и в самом деле протестантский король? — осторожно спросила Эстер.
Джон уронил голову на руки.
— Никто теперь уже не знает, во что он верит и что защищает. Как все могло докатиться до такого?
— А во что веришь ты сам? — спросила его Эстер. — Ты всегда был против двора и католиков.
Джон устало пожал плечами:
— Я уехал в Виргинию не только потому, что не хотел убивать англичан. Я уехал, потому что разрывался на части. Я служил королю, и мой отец служил королю или его слугам всю свою жизнь. Я не могу просто отвернуться от него и притвориться, что его безопасность мне безразлична. Отнюдь нет. Но все равно он не прав, и он не прав с того самого момента, когда…
Джон помолчал.
— Когда он ввел своих солдат в палату общин, — сказал он. — Нет, еще раньше. Когда он позволил этому безумцу, герцогу Бекингему, руководить страной. Когда он взял в жены католичку и завел от нее католических детей. С того самого момента, когда он, отказавшись внимать своим советникам, твердо решил из короля стать тираном.
Эстер ждала.
— Я хочу, чтобы королевство освободилось от его тирании, я всегда этого хотел. Но мне не нужно королевство без него. Или без его сына. Есть в этом хоть какой-то смысл?
Эстер кивнула и перешла к гораздо более насущному предмету разговора:
— Может, пора распаковать редкости?
Джон коротко рассмеялся.
— Ты думаешь, мир уже наступил? При том, что король до сих пор в Ньюкасле и отказывается прийти к соглашению с собственным парламентом?
— Я не думаю, что наступил мир, — спокойно ответила она. — Но если мы сможем показывать редкости и приглашать людей заглянуть в наш сад, посмотреть растения из Виргинии, то мы заработаем хоть какие-то деньги уже этим летом. А мы все в долгах, Джон. Всем жилось нелегко в эти военные годы, и сейчас мы зарабатываем не больше нескольких шиллингов в месяц.
Он встал с кресла.
— Пойдем посмотрим на это дерево, — сказал он.
Они стояли перед высокой вишней. Ей было не очень приятно расти перед дверью ледника, и поэтому весной на ней распустилось лишь несколько цветков. А из них образовалось только несколько зеленых вишенок, которые тем не менее вполне могли созреть и налиться соком.
— Ну, не могу я вот так взять и срубить ее, — опечалился Джон. — Она неплохо подросла, хотя и не дает хорошего урожая.
— Ты можешь передвинуть ее? — спросила Эстер.
Она посмотрела выше дерева, на вход в ледник, туда, где росли плющ и жимолость. Никто не смог бы разглядеть там очертания двери, разве только те, кто знал, что она там есть. Ей нравилась сама идея, что садовые растения помогали спрятать редкости. Весь Ковчег вместе с нею работал над тем, чтобы спасти драгоценные предметы.
— У моего отца был способ передвигать даже большие деревья, — задумчиво сказал Джон. — Но это требует времени. Надо набраться терпения. Самое малое, уйдет пара месяцев.
— Давай сделаем это, — решила Эстер. — Я просто стыжусь нашей выставки в том виде, в каком она сейчас. Хочу, чтобы все сокровища снова вернулись в комнату редкостей.
Она не сказала Джону, что, пока короля удерживали шотландцы, у нее не было никаких опасений за судьбу семейных сокровищ. Эстер очень верила в шотландскую практичность и в то, что угрюмые ковенантеры окажутся невосприимчивыми к очарованию Стюарта. И до тех пор, пока король у шотландцев, даже если они отвезут его совсем далеко, в Эдинбург, Эстер чувствовала себя в полной безопасности.
Пересадка вишневого дерева запомнилась Эстер как процедура, совпавшая с окончательной гибелью всех надежд беглого короля. Оба процесса проходили медленно и постепенно. Джон выкопал канаву вокруг отцовского вишневого дерева, поливая его по утрам и вечерам. Новости из Ньюкасла оповещали, что король не соглашался ни на что: ни на предложения англичан, ни на варианты приютивших его шотландцев.
Медленно раскачивая ствол с помощью Джозефа и Джонни сначала в одну, потом в другую сторону, Джон подкопался под дерево и очень осторожно отряхнул лопатой почву с корней, оставив в земле только самые большие корни. Шотландский священник, который два месяца упорно боролся с королевской совестью, вернулся домой в Эдинбург, где и умер. Поговаривали, что от разбитого сердца, обвиняя себя в том, что самый упрямый человек в Англии так и не захотел понять, в чем заключаются его же собственные интересы.