Земля неведомая

…Этот выстрел и разбудил Галку. И на миг ей показалось, будто он пришел из странного сна, вторгшегося под конец в туманные воспоминания о прожитой ею жизни — кривой дорожке со странными поворотами и ухабами. Ей почему-то приснился прадед. Она знала его лишь по выцветшей фронтовой фотографии. Он погиб под Прохоровкой, успев сфотографироваться на фоне своего танка и перед самым боем выслать эту фотографию эвакуированной на Урал семье. Но во сне прадед был жив, здоров и прикатил на своем танке. «Нехай воны там лизуть, доню. — Прадед Иван пригладил свои „козацкие“ усы и весело подмигнул правнучке. — А мы бронебойным, та в гусень, бронебойным, та й по башне — вогонь! Забудуть, як до нас суватысь!» Другой прадед, Александр, появившись буквально из тумана, окружавшего ее, куда-то смотрел в трофейный цейссовский бинокль. Ярко горели майорские звездочки на погонах. «Подпусти их поближе, девочка. И не жалей огня. Пусть они тебя боятся, а не ты их». Не успела Галка присмотреться к нему внимательнее — все-таки прадеда по материнской линии она не видела даже на фотографиях, его репрессировали после войны, — как появился еще один человек. Ее дед-пожарник с усталым вздохом снимал начищенный шлем: «Самое главное в нашем деле — не поддаваться страху». Отец… Галка не помнила отца таким молодым, красивым, в парадной форме внутренних войск. А батя улыбнулся: «Все будет хорошо, Галя. Даже если все вокруг плохо, нельзя терять веру». Галка все никак не могла понять, к чему это родственники завели такие разговоры, но потом почувствовала… Что-то надвигалось на нее. Большое и пугающее. Что-то, собиравшееся раз и навсегда покончить с непокорной девчонкой, возжелавшей изменить любовно прописанный ими сценарий… «Огонь!» — скомандовал прадед Александр. «Тридцатьчетверка» прадеда Ивана буквально подпрыгнула от выстрела, и где-то совсем рядом заговорила скрытая туманом батарея тяжелых гаубиц…

«Что-то случилось», — это была первая мысль после пробуждения.

Галка чувствовала такую слабость, что с трудом заставила себя пошевелить здоровой левой рукой. В ушах тоненькими, на грани слуха, голосами звенели невидимые колокольчики. Рана сильно болела, уже тупой болью, обещавшей пусть долгое, но выздоровление. Хорошо еще, что она мелких габаритов. Пробило навылет, даже не по-женски крепкая мускулатура не задержала эту чертову французскую картечину. Иначе доктору Леклерку пришлось бы ко всему компоту еще кусок металла вырезать. И без того инфекцию занесло, сколько-то дней в отключке провалялась. Два или три? А доктор, помнится, объяснял, как ей неслыханно повезло, что картечь не сломала ее косточки и не задела крупную вену, только второстепенные сосуды… Но что это был за звук? Галка готова была поспорить — близкий пушечный выстрел.

Гам на палубе, на который она поначалу не обратила внимания, усиливался. Галка напрягла слух… «Спорят? О чем, интересно узнать? Ох, не нравится мне сочетание подобных споров с пушечными выстрелами…» Правая рука была туго примотана к телу поверх рубашки. Тряпки свежие, сама рубашка и простыня — тоже. Значит, Джеймс смотрит за ней как за маленьким ребенком. «Бедный Джек, — мелькнула мысль. — Насколько мне повезло с ним, насколько же ему не повезло со мной». Галка не без труда откинула тонкое одеяло. Потом с минуту собиралась духом… и села. Это усилие отозвалось острой болью в правом плече, темнотой перед глазами и проступило обильной испариной на висках. Кое-как переждав этот приступ тошнотворной слабости, Галка протянула руку к крышке сундука, где хранилась ее походная одежда…

…Второй выстрел — напоминание, десять минут до срока — вот-вот должен был прозвучать, а спор на палубе «Гардарики», изредка перемежавшийся короткими периодами гнетущей тишины, продолжался. Хайме видел, что за ним большинство, и гнул свое.

— Сдадимся! — напирал он. — Мы ведь сейчас на французской службе, и испанцы должны будут обращаться с нами как с военнопленными! Я знаю, мне объясняли!

— Плохо объясняли! — Пьер еще не схватил его и не начал бить морду только потому, что тогда точно на палубе начался бы ад кромешный. — Это в Европе ты был бы «военнопленный», а здесь испанцы любого чужака считают подлым разбойником и вешают на рее при первом удобном случае! Да ты и сам это знаешь! Сдаваться? Кому? Этим донам? Да чтоб я сдох!

— Это кто тут собрался сдаваться?

Голос Галки был еще слаб. Но она воспользовалась мгновением тишины, наступившим после эмоциональной речи Пьера, и ее услышали. И разом обернулись… М-да, капитан «Гардарики» действительно переживала не лучшие времена, хотя до того уже бывала дважды ранена. Исхудавшее, бледное до пергаментной желтизны лицо с темными кругами под глазами. Тусклые растрепанные волосы, разметавшиеся по плечам. Рука на повязке. И стоит скособочившись, прислонившись здоровым плечом к косяку двери.

— Эли, ты с ума сошла, — первым отреагировал на ее появление Джеймс. Подскочил к ней и подхватил под здоровую руку, не давая упасть. — Возвращайся в каюту, тебе нельзя вставать!