Земля незнаемая. Зори лютые

У Боняка неподвижное обветренное лицо, редкая борода. Его рот никогда не знал доброй улыбки. Рука хана крепко держит повод. Сколько раз водил он орду этой дорогой. Знал по прошлому: удача будет, коли Владимир силу не успеет собрать.

Под копытами дрожит земля, клубится пыль, и сердце Боняка радуется. Что может быть лучше?

Хан огрел коня плёткой, вынесся на бугор. Орда неслась мимо, гикая и визжа, а далеко позади догорало пожарище. Много лет назад отец завещал Боняку дойти до Киева, но он ещё не исполнил воли отца. Так вперёд же! Хан снова пустил коня вскачь, и только когда диск луны выкатился на небо и глаза предков уставились на землю, Боняк велел остановиться на отдых. Запылали костры. В казанах забулькало, и далеко окрест запахло варёной кониной. Поджав под себя ноги, хан уселся у костра в одиночестве и, подняв лицо к небу, задумался. Почему глаза у тех, кто ушёл в иной мир, так ярко светят? И смотрят предки только ночью. Когда предки злятся и мечут молнии, Боняк велит зажигать жертвенный огонь и зарезать раба.

А где глаза его отца? Хан выискивает самую большую звезду, останавливает на ней свой взор. Отец мигает ему. Он доволен Боняком. Сын не отлёживается с жёнами на кошме.

При мысли о младшей жене, совсем ещё юной красавице из Хазарии, хан прикрыл веки, от наслаждения поцокал языком.

Подошёл раб, протянул кусок горячего мяса. Боняк достал нож, отрезал ломоть, пожевал. Конина сладкая и резко отдаёт потом, но хан этого не замечает. Когда от куска не осталось ничего, Боняк вытер руки о потник, на котором сидел, и, закутавшись в тёплый халат, улёгся. Живот просил ещё мяса, но хан знал: нельзя набивать утробу столько, сколько она просит. Если воин пресытится, он станет ленивым и сонным, а рука не будет крепкой в бою.

Угревшись, Боняк задремал, и душа его перенеслась в родное кочевье, в юрту младшей жены. Красавица хазарка, как степной цветок, тонка и стройна, пела ему свои песни, и голос её звенел как тетива лука.

А потом душа Боняка встретилась с отцом, и хан-отец сказал ему: «Щенок, ты не умеешь управлять. Твои воины ожирели, а вежи обеднели».

Боняк озлился за эти обидные слова и пробудился. Рассветало. Перед ним стоял его брат по отцу хан Булан и говорил:

— Встань, Боняк. Не время спать. Урусы совсем рядом. Они заступили дорогу на Переяславль.

В Переяславле князь Владимир держал с воеводами совет. В трапезной переяславского боярина Дробоскулы за дубовым столом сидели Александр Попович, Андриха Добрянков и Ян Усмошвец.

— Будем ли выходить в поле, воеводы, либо за стенами отсидимся? — попеременно глядя то народного, то на другого, спросил Владимир, восседавший в торце стола.

Первым ответил меньший по годам Ян:

— Выйти, силой на силу ответить.

— Верно, — поддержал Андриха. — Только место, где станем, надобно загодя сыскать да засадный полк тайно посадить, чтоб с крыла по печенегам ударил.

Владимир согласно покачал головой, пригладил бороду:

— Ну а что ты скажешь, воевода Александр?

— Я тоже, что и Ян с Андрихой. И ко всему мыслю я, что стать нам надобно за Кудновым сельцом, где путь пролегает меж лесами. Там орде не развернуться, а мы с правой руки и с левой засадные полки выставим.

Вошли боярские холопы, внесли брашно[10], ендову с мёдом, поставили на стол и удалились. День кончался. Последние лучи заглядывали сквозь проделанные высоко в стене оконца.

Владимир к еде не притронулся, поднялся:

— Полк правой руки возьмёшь ты, воевода Александр. Тебе ударить в левое крыло печенежской орды. Ты, воевода Андриха, бери полк левой руки и бей в правое крыло. А в засаде тебе сидеть до той поры, пока не увидишь, что нам с Яном уже невмоготу… В ночь надобно быть на Кудновом поле и от орды засадный полк укрыть.

Воеводы вышли следом за князем, и вскоре из Переяславля в сторону печенежских степей двинулась русская рать.

Орда изготовилась к бою. Боняк с седла осматривал русские полки. Солнце слепило глаза, и он прикрылся ладонью. Конь под ханом плясал, и Боняк, срывая зло, огрел его меж ушей плёткой.

Боняку было отчего злиться. Разве думал он, что успеет князь Владимир собрать силу. Вот он впереди русской дружины. Хан безошибочно узнает его по позлащённому шлему и красному корзно. Позади возвышается стяг. Но почему у Владимира маленькая дружина? По ту и другую руку от князя не гридни, а люд ремесленный. Дружина вон она, за Владимиром на конях.

Боняк настороженно поглядел в сторону темневших лесов, что вытянулись обочь русского крыла. От урусов всего можно ожидать. За спиной брат, будто догадавшись, о чём он думает, сказал:

— Не таятся ли там урусы?

Боняк снова вглядывался в лес, но зоркие глаза его ничего подозрительного не видят. Там всё тихо, и хан успокаивается. Он оборачивается и с удовлетворением смотрит на своих воинов. Они ждут его сигнала. Сейчас он поднимет руку, и первая тысяча ринется на урусов, за ней другая, третья. Они сомнут урусов, погонят, посекут и откроют путь на Киев. Приподнявшись в седле, Боняк крикнул пронзительно:

— Те урусы ваши рабы! Вы продадите их на невольничьих рынках, а их жены будут вашими.