Земля обетованная

— Что слышно у отца? Никак не выберусь к нему. Травинский выкупил векселя?

— Выкупил, но это уже не поможет.

— Почему?

— Старик совсем выжил из ума. Из пятисот станков работают двадцать! Через три месяца, самое большее через полгода, фабрике капут, а вместе с ней умрет и он.

— Случилось что-нибудь еще?

— Нет, но конец неотвратим. А тут еще зятья допекли его, предъявив официальный иск о разделе имущества после смерти матери.

— Ну что ж, это естественно.

— Ему теперь все безразлично. Он сказал: пускай делают, что хотят. И продал земельный участок, оставив за собой только фабрику. Днем он или сидит в конторе с Юзеком, или ходит на кладбище, а по ночам бродит по цехам. Налицо все признаки меланхолии. Ну довольно об этом! Я хочу тебя предостеречь: берегись Морица!

— Тебе что-нибудь известно? — встрепенулся Кароль.

— Пока нет. Но по физиономии видно: он замышляет какую-то пакость. И потом слишком много подозрительных личностей шляется к нему.

XI

— Что с тобой? — спросил Кароль за утренним чаем у Морица.

— Крупное дело наклевывается… — отвечал Мориц, поднимая глаза от стакана, который он держал обеими руками, но чай не пил, погрузясь в глубокое раздумье.

— Значит, будут деньги?

— И немалые. Как раз сегодня я намерен обделать два дела. Если они выгорят, я сразу выдвинусь на настоящую дорогу. Но обещанную сумму ты можешь получить еще до вечера. Да, как поступить с хлопком?

— Подожди пока продавать. У меня есть одна идея.

— Что это Макс так свирепо посмотрел на меня и даже не поздоровался?

— Не знаю. Он сказал вчера, будто по твоему лицу видит, что ты замышляешь какую-то пакость.

— Дурак! Я выгляжу как порядочный человек, не правда ли? — говорил Мориц, пристально разглядывая себя в зеркале и стараясь придать добродушное выражение своему хищному, с резкими чертами лицу.

— Не обижайся на него: он огорчен делами отца.

— Я советовал ему учредить над ним опеку, объявить неправоспособным и взять в свои руки управление фабрикой. Только так еще можно хоть что-то спасти, но он не захотел, хотя зятья и сестры согласны.

— Состояние принадлежит отцу, считает Макс, и он волен поступить с ним как угодно, даже если это грозит разорением.

— Слишком он умен, чтобы всерьез так думать. Тут что-то другое…

— А может, и нет. Согласись, не очень-то приятно объявить сумасшедшим своего отца.

— Никто не говорит, что это приятно. Отец есть отец. Но ради фабрики, ради интересов дела надо чем-то жертвовать… А ты как поступил бы на его месте?

— Мне об этом незачем думать: у моего отца почти нет состояния…

Мориц засмеялся и стал готовиться к выходу; одевался он медленно, бранился с Матеушем, переменил несколько раз платье и перебрал с десяток галстуков.

— Ты одеваешься так, словно собрался делать предложение…

— Это тоже не исключено, — отвечал он, криво улыбаясь.

Наконец он был готов, и они вместе с Каролем вышли из дому. Однако ему дважды пришлось возвращаться с дороги за забытыми по рассеянности вещами. А когда он надевал пенсне, у него дрожали руки, — очевидно, так действовала на него усилившаяся жара.

Он то и дело вздрагивал и несколько раз ронял трость.

— У тебя такой вид, будто ты чего-то боишься.

— Нервы расшатались… Наверно, от переутомления, — промямлил Мориц.

Они зашли в цветочный магазин, и Кароль купил большой букет роз и гвоздик и отослал Анке. Таким образом он хотел загладить свою вину.

Мориц отправился к себе в контору на Пиотрковскую, но заниматься делами не мог; заглянул только на склад, где хранился хлопок, отдал распоряжения Рубинроту, выкурил подряд несколько папирос, не переставая думать о предстоящем разговоре с Гросгликом.

Временами он начинал дрожать, как в лихорадке, машинально ощупывал карман, в котором лежал клеенчатый конверт с деньгами, но успокоившись, принимал независимый вид и решал немедленно действовать.

В одну из таких минут он смело направился к Гросглику, однако, дойдя до его конторы, повернул обратно и некоторое время прогуливался по Пиотрковской. Тут его словно осенило, и накупив самых дорогих и красивых цветов и велев перевязать их ленточкой, тоже не из дешевых, написал на визитной карточке адрес Грюншпанов и отослал букет Меле, наказав вручить вместе с визитной карточкой.

Деньги, потраченные на цветы, он вписал в графу «непредвиденные личные расходы», но, подумав, слово «личные» заменил на «служебные».

«Это надо хорошенько обдумать», — в оправдание себе решил он. И хотя было еще рано, отправился на Спацеровую, где он столовался.

Там убирали со столов раскроенную материю и накрывали к обеду; из соседней комнаты слышались обрывки разговоров и стук швейных машинок.

Постепенно начали сходиться к табльдоту.

Первым явился Малиновский и забился в угол. Его бледное осунувшееся лицо встревожило пани Стефанию.

— Что с вами? — спросила она, подходя к нему.

— Мне нездоровится…

Говоря это, он тер рукой лоб, вздыхал, и в его зеленых глазах читалась такая тоска, что она молча отошла, не зная что сказать.

За обедом он не принимал участия в общем разговоре и только, когда к нему подсел Горн, понизив голос, промолвил:

— Я знаю, где она.

— Кто?