Земля обетованная

— Да у нашего хозяина хватило бы и на золотую, пан Кнаабе. Если хватает на шапку, должно хватить и на голову, — рассмеялся Гросглик, который всегда подкреплял свои мысли сравнениями.

— Гениально сказано, пан Гросглик, — сдерживая смех, воскликнул Бернард.

— У меня и на это хватит, — скромно проговорил банкир.

— Прошу взглянуть, вот еще одна Мадонна, это копия с картины Чимабуэ[31], но она лучше оригинала, даю слово, лучше, потому что стоит тысячу рублей. А? — вскричал хозяин, заметив скептическую усмешку на устах банкира.

— Посмотрим, мне очень нравятся Мадонны. Я моей Мери купил Мадонну Мурильо. Если ей доставляет удовольствие иметь в своей комнате такую картину, почему бы не купить?

Так они осмотрели несколько десятков картин и остановились перед большой мифологической сценой, занимавшей полстены и изображавшей Вход в Гадес[32].

— Колоссальная штука! — с изумлением воскликнул Кнаабе.

Эндельман принялся объяснять значение изображенных фигур, но Гросглик быстро перебил его.

— Это же самый обыкновенный могильщик, и вся картина дрянная. Зачем рисовать такие печальные вещи? Я как увижу похороны, так потом лекарства принимаю, несколько дней сердце болит. Кому суждено умереть, тот не утонет!

— Второе отделение концерта, прошу в гостиную! — пригласила пани Эндельман.

— Могу вас поздравить с такой галереей, да, да, поздравить! — кричал банкир.

— Что они там будут представлять в гостиной?

— Извольте программу, здесь все напечатано.

Бернард подал банкиру длинную полоску некрашеного шелка, разрисованную вручную, на которой была по-французски написана программа.

Они вернулись в гостиную, где общество уже затихло и нанятая пара актеров выступала с французским диалогом.

Мужчины, столпившись у двери буфетной, со скучающими лицами слушали, но вскоре стали возвращаться к оставленным стаканам и рюмкам; женщины же, напротив, слушали с жадностью и пожирали глазами актеров, изображавших молодых, простодушных влюбленных, на которых в дороге напали в горах разбойники, схватили их и разлучили.

Теперь влюбленные встретились и рассказывали о своих приключениях с таким наивным цинизмом, с такой элегантной разнузданностью, что дамы покатывались со смеху и ежеминутно хлопали в ладоши.

— Ah, mon Dieu, mon Dieu! Très joli, très joli![33] — громко выкрикивала в восхищении вся увешанная драгоценностями, как ювелирная лавка, пани Кон, жена одного из фабрикантов; на ее маленьких, заплывших жиром глазках выступили слезы от хохота, она веселилась всей душой, ее толстые, одутловатые щеки и плечи, похожие на укутанные в черный шелк вальцы, тряслись, как студень.

— Во что они тебе обошлись, Эндельман? — тихо спросил Гросглик.

— Сто рублей и ужин, но они стоят тысячу, видишь, как гости веселятся.

— Хорошая идея, я на именины жены обязательно их найму.

— Наймите теперь, они вам тогда изрядно уступят, — шепнул ему через плечо Бернард и подошел к Меле, которая сидела одна позади всех, потому что Ружа села в первом ряду, чтобы не упустить ни слова из диалога.

— Проснись, Меля! О чем задумалась?

— В эту минуту я думала о тебе, — шепнула она, поднимая на него свои серые глаза.

— Вот и нет, ты думала о Высоцком! — сердито прошипел Бернард и стал обрывать цветущие гиацинты, стоявшие на столике, у которого он сел.

Меля смотрела на него удивленными и словно испуганными глазами.

— Я могла бы точно так же думать о Ландау или о другом знакомом, чьи имена ты мог бы назвать с таким же успехом, раз ты не веришь моим словам.

— Извини, Меля, я тебя обидел?

— Да, обидел, ведь ты знаешь, что я никогда не говорю того, чего не думаю.

— Дай мне руку.

Она протянула ему руку в белой перчатке с вышитым серыми нитками узором.

Бернард расстегнул пуговички и довольно крепко поцеловал ей ладошку.

— Раз Высоцкому можно, так можно и мне! — стал оправдываться он, когда Меля резко выдернула руку. — Но кстати, о Ландау. Мне сказали в городе, что ты за него выходишь. Это правда?

— И что же ты ответил тем, кто говорил о моем замужестве?

— Что это слухи, которые никогда не подтвердятся.

— Благодарю тебя, этого и впрямь не будет. Даю тебе слово, что я за него не выйду, — прибавила Меля решительней, заметив в его взгляде недоверие.

По худощавому, нервному лицу Бернарда промелькнуло выражение радости.

— Я тебе верю, я ни на миг не допускал, что ты можешь за него выйти. Ты — и такой заурядный конторщик! Да он же простой делец без всякого образования, пошлый еврей. В самом крайнем случае я бы предпочел для тебя Высоцкого.

Глаза Мели сверкнули, легкий румянец залил лицо, она опустила веки под испытующим взглядом Бернарда и, поправляя браслет, прошептала:

— Ты Высоцкого недолюбливаешь?

— Я ценю его как человека, он малый благородный и достаточно разумный, но я не выношу его в роли твоего поклонника.

— Ты говоришь вздор, ты же прекрасно знаешь, что никакой он не мой поклонник, — сказала Меля с деланной искренностью, надеясь выведать у Бернарда, если он знает что-либо о Высоцком. Она предполагала, что раз они дружат, то, наверно, делятся своими секретами.

— Я знаю, что говорю. Он сам еще не осознал этого, но он тебя любит.