Земля обетованная

Он холодно рассуждал, холодно соблазнял замужних женщин, потому что они обходились ему дешевле, чем продажные любовницы, холодно собирался жениться; он все подсчитывал и так успешно себя вышколил, что временами чувствовал себя каким-то новым, другим человеком, — а все стремления, желания и верования, внушенные семьей, школой, обществом, совершенно в нем угасли.

Но он обманывался — пришло время, и такая малость, презрение некогда любимой женщины, сущий пустяк, необъяснимое стечение обстоятельств, пробудило к жизни все, что было так старательно погребено.

С тревогой Кароль теперь понимал, что все же не сумел отдать делам, фабрике, сугубо эгоистическому существованию всю душу, что она полна призраков, которые проснулись и еще более властно, чем прежде, напомнили о своих правах.

Словно под слоем пепла автоматически текущей лодзинской жизни пробудилась в нем наивная юность, юность со всеми ее надеждами и разочарованиями. Он остро затосковал по сильным впечатлениям.

Одиночество стало в тягость.

И Боровецкий поспешил в «колонию», однако не застал там никого, кроме прислуги. От нее он узнал, что хозяйки скоро придут, потому как уже пора собираться обычным воскресным гостям.

— А где панна Кама?

— В гостиной. Недавно слышала, Пиколо лаял, значит, и панна Кама там.

Он действительно увидел Каму, дремавшую на козетке. Пиколо заворчал на пришельца, но быстро узнал его и, уткнувшись лохматой головой в волосы Камы, умолк.

Кама спала лежа навзничь, заложив руки под голову. Луч света, проникавший через открытую дверь из передней, озарял ее детское, зарумянившееся личико в ореоле черных кудряшек, накрученных на белые папильотки.

Боровецкий бесшумно вышел, чтобы ее не разбудить.

«Даже пойти некуда», — думал он, и хотя помнил, что обещал Люции сегодня вечером быть у нее, не пошел туда.

Теперь, когда душа его была во власти меланхолических и волнующих воспоминаний об Эмме, мысль о Люции возникала как укор совести.

Эта женщина бесила его своей заурядностью и глупостью. Он уже не находил в ней ни одного из достоинств, которые ему виделись вчера. И, наверно, случись ему говорить о ней в эту минуту, он бы не сказал ничего хорошего, дабы таким способом оправдаться перед собой и успокоить расшалившиеся нервы.

Отряхнувшись от раздумий, Кароль направился в гостиницу к Куровскому, с которым не виделся несколько недель.

— Пан Куровский у себя? — спросил он служителя на втором этаже.

— Сейчас узнаю, встал ли он.

Через минуту служитель возвратился и предложил провести гостя в номер.

— Кароль? — спросил сильный, звучный голос.

— Да, я. Ты еще спишь?

— Не совсем. Будь добр, посиди в гостиной, через две минуты я выйду.

Боровецкий ждал с нетерпением, расхаживая по небольшой, изысканно меблированной гостиной.

Куровский, кроме квартиры при своей фабрике в пригородной деревне, снимал в этой гостинице другую, лодзинскую квартиру для «секретных дел», как он выражался. Он приезжал каждую субботу, по вечерам обычно принимал у себя добрых знакомых, пил с ними, беседовал, играл в карты; затем все воскресенье он спал, а вечером уезжал домой, исчезая опять на неделю.

Такую жизнь он вел уже несколько лет. Настоящих друзей у него не было, хотя с теми, кого он у себя принимал, он был на «ты».

Куровский являл собою необычный экземпляр человека авантюрного склада, однако, зацепившись на поверхности этой «земли обетованной», он в ней акклиматизировался, поскольку делал здесь деньги, и порвал с тем миром, откуда пришел.

Знали о нем не много.

Лет десять тому назад он появился на лодзинской земле с остатками большого состояния, о потере которого, видимо, не слишком горевал. Основал фабрику с каким-то аферистом мелкого пошиба и через год остался без гроша. Потом пытался самостоятельно что-то предпринимать, но успеха не имел. Далее «учился работать», как определял он сам несколько тяжких лет, проведенных на второстепенной должности на фабрике Бухольца.

Наконец, опять вместе с компаньоном, он основал фабрику химических препаратов, ибо когда-то окончил в Германии химический факультет, и тут уже он не потерпел банкротства, но, напротив, стал единственным владельцем, а компаньон отбыл в Варшаву, надеясь выхлопотать себе место в трамвайном управлении.

Фабрика росла тем бешеным, американским темпом, какой можно наблюдать только в Лодзи, — сказывались энергия Куровского, поразительно целенаправленное, разумное ведение дела и основательные знания.

Он не обанкротился, ни разу не горел, никого не обманывал и быстро наживал капитал. Это и было его целью, к ней он упорно стремился, не щадя трудов.

И все же человек он был странный.

Аристократ до глубины души, ненавидевший аристократию; консерватор, фанатично веривший в прогресс науки; вольнодумец и в то же время ревностный сторонник абсолютизма; искренний католик, еще более искренне насмехавшийся над любой религией; изнеженный сибарит, не любивший себя утруждать, он при всем этом был неутомимым тружеником.