Земля обетованная

За воротами нашего дома количество агентов Секретной службы и машин, казалось, удвоилось за последние несколько часов. Руководитель моей группы, Джефф Гилберт, пожал мне руку и заключил меня в короткие объятия. Для Чикаго в это время года было не по сезону тепло, почти до середины шестидесятых, и пока мы ехали по Лейк-Шор-Драйв, мы с Мишель молчали, глядя в окно на озеро Мичиган и слушая, как девочки возятся на заднем сиденье. Вдруг Малия повернулась ко мне и спросила: "Папа, ты выиграл?".

"Я так думаю, милая".

"И мы должны были пойти на большую вечеринку, чтобы отпраздновать?"

"Именно так. Почему вы спрашиваете?"

"Ну, не похоже, что на вечеринку придет так много людей, потому что на дороге нет машин".

Я рассмеялась, понимая, что моя дочь была права: кроме нашего кортежа, шесть полос в обоих направлениях были абсолютно пусты.

Охрана в отеле тоже изменилась, на лестничных клетках появились вооруженные спецназовцы. Наша семья и самые близкие друзья уже были в номере, все улыбались, дети носились по комнате, и все же атмосфера была странно приглушенной, как будто реальность того, что должно было произойти, еще не уложилась в их сознании. Моя свекровь, в частности, не делала вид, что расслаблена; сквозь шум я заметил, что она сидит на диване, ее глаза прикованы к телевизору, выражение лица — недоверие. Я попытался представить, о чем она думает, ведь она выросла всего в нескольких милях от нас в то время, когда в Чикаго все еще было много кварталов, в которые черные не могли даже безопасно войти; когда офисная работа была недоступна для большинства черных, а ее отец, не имея возможности получить профсоюзную карточку в контролируемых белыми профсоюзах, был вынужден довольствоваться работой бродячего торговца; когда мысль о черном президенте США казалась такой же неправдоподобной, как свинья в полете.

Я занял место рядом с ней на диване. "Ты в порядке?" спросил я.

Мэриан пожала плечами и продолжала смотреть на телевизор. Она сказала: "Это уже слишком".

"Я знаю". Я взял ее руку и сжал ее, и несколько минут мы сидели в дружеской тишине. Потом вдруг на экране телевизора мелькнуло мое лицо, и ABC News объявил, что я стану сорок четвертым президентом Соединенных Штатов.

Комната взорвалась. Крики были слышны по всему коридору. Мы с Мишель поцеловались, и она отстранилась, чтобы посмотреть на меня, смеясь и качая головой. Реджи и Марвин бросились обнимать всех. Вскоре вошли Плауфф, Экс и Гиббс, и я несколько минут потакал им, пока они перечисляли результаты по штатам, прежде чем сказать им то, что я знал как правду — что, как и все, что я сделал, это их мастерство, тяжелая работа, проницательность, упорство, преданность и сердце, а также приверженность всей команды, сделали этот момент возможным.

Остальная часть вечера для меня сейчас как в тумане. Я помню телефонный звонок Джона Маккейна, который был так же любезен, как и его речь об уступке. Он подчеркнул, как Америка должна гордиться созданной историей, и пообещал помочь мне добиться успеха. Были поздравительные звонки от президента Буша и нескольких иностранных лидеров, а также разговор с Гарри Ридом и Нэнси Пелоси, в обеих фракциях которых были очень хорошие ночи. Я помню встречу с девяностооднолетней матерью Джо Байдена, которая с удовольствием рассказывала мне, как она ругала Джо за то, что он даже не подумал о том, что его не будет в билете.

В тот вечер в Грант-парке собралось более двухсот тысяч человек, сцена была обращена к сверкающему горизонту Чикаго. Я и сейчас мысленно вижу некоторые лица, смотревшие на меня, когда я выходил на сцену: мужчины, женщины и дети всех рас, некоторые богатые, некоторые бедные, некоторые знаменитые, некоторые нет, некоторые улыбались в восторге, другие откровенно плакали. Я перечитывал строки из моей речи в тот вечер и слышал рассказы сотрудников и друзей о том, каково это было — быть там.

Но я беспокоюсь, что мои воспоминания об этой ночи, как и о многом другом, что произошло за последние двенадцать лет, затенены изображениями, которые я видел, кадрами нашей семьи, идущей через сцену, фотографиями толпы, огней и великолепных декораций. Какими бы прекрасными они ни были, они не всегда соответствуют пережитому опыту. На самом деле, моя любимая фотография той ночи вовсе не Грант-парк. Скорее, это фотография Мемориала Линкольна, которую я получил много лет спустя в подарок, сделанная во время моей речи в Чикаго. На ней изображено небольшое скопление людей на лестнице, их лица скрыты темнотой, а позади них ярко сияет гигантская фигура, его мраморное лицо изрезано, глаза слегка опущены. Как мне сказали, они слушают радио, тихо размышляя о том, кто мы есть как народ, и о том, как развивается эта штука, которую мы называем демократией.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. RENEGADE

ГЛАВА 10