Земля обетованная

"Ты сказал "мы"?" — спросила она. "Ты имеешь в виду себя, Барак. Не мы. Это твое дело. Я поддерживала тебя все это время, потому что я верю в тебя, хотя я ненавижу политику. Я ненавижу то, как она разоблачает нашу семью. Ты знаешь это. И теперь, наконец, у нас есть некоторая стабильность… даже если это все еще не нормально, не то, как я бы выбрал для нас жить… и теперь ты говоришь мне, что собираешься баллотироваться в президенты?".

Я потянулся к ее руке. "Я не сказал, что я бегу, дорогая. Я просто сказал, что мы не можем отбросить эту возможность. Но я могу рассматривать ее только в том случае, если ты согласна". Я сделал паузу, видя, что ее гнев не рассеивается. "Если ты не считаешь, что мы должны, то мы не будем. Все просто. Последнее слово за тобой".

Мишель подняла брови, как бы говоря, что не верит мне. "Если это действительно так, то ответ — нет", — сказала она. "Я не хочу, чтобы ты баллотировался в президенты, по крайней мере, не сейчас". Она окинула меня тяжелым взглядом и встала с дивана. "Боже, Барак… Когда же этого будет достаточно?".

Прежде чем я успел ответить, она ушла в спальню и закрыла дверь.

Как я могу винить ее за такие чувства? Даже предположив возможность баллотироваться, вовлекая своих сотрудников, прежде чем попросить ее благословения, я поставил ее в невыносимое положение. На протяжении многих лет я просил Мишель о стойкости и терпении, когда дело касалось моих политических начинаний, и она давала их — неохотно, но с любовью. И каждый раз я возвращался снова, прося о большем.

Почему я должен был подвергать ее этому? Было ли это просто тщеславие? Или, возможно, что-то более темное — сырой голод, слепые амбиции, обернутые в туманный язык служения? Или я все еще пытался доказать свою состоятельность отцу, который бросил меня, оправдать звездные ожидания моей матери в отношении ее единственного сына и преодолеть все сомнения в себе, оставшиеся после рождения ребенка смешанной расы? "Как будто у тебя есть дыра, которую нужно заполнить", — сказала мне Мишель в самом начале нашего брака, после того как она наблюдала, как я работаю над собой почти до изнеможения. "Вот почему ты не можешь сбавить обороты".

По правде говоря, я думала, что уже давно решила эти проблемы, найдя подтверждение в своей работе, безопасность и любовь в своей семье. Но теперь я задавалась вопросом, смогу ли я когда-нибудь по-настоящему избавиться от того, что во мне нуждалось в исцелении, что заставляло меня стремиться к большему.

Может быть, невозможно разделить свои мотивы. Я вспомнил проповедь доктора Мартина Лютера Кинга-младшего, которая называется "Инстинкт барабанщика". В ней он говорит о том, что в глубине души мы все хотим быть первыми, прославиться своим величием; мы все хотим "возглавить парад". Далее он указывает, что такие эгоистические импульсы можно примирить, совместив стремление к величию с более бескорыстными целями. Вы можете стремиться быть первым в служении, первым в любви. Для меня это казалось удовлетворительным способом сгладить круг, когда речь шла о низменных и высших инстинктах. Только теперь я столкнулся с очевидным фактом, что жертвы никогда не были только моими. Семья была втянута в эту поездку, оказалась на линии огня. Дело доктора Кинга и его дары могли оправдать такие жертвы. Но могли ли мои?

Я не знал. Какова бы ни была природа моей веры, я не мог укрыться в представлении о том, что Бог призывает меня баллотироваться в президенты. Я не мог притворяться, что просто откликаюсь на некое невидимое притяжение Вселенной. Я не мог утверждать, что незаменим в деле свободы и справедливости, или отрицать ответственность за бремя, которое я возложу на свою семью.

Обстоятельства могли открыть дверь в президентскую гонку, но ничто за эти месяцы не помешало мне закрыть ее. Я мог бы легко закрыть дверь и сейчас. И тот факт, что я этого не сделал, что вместо этого я позволил двери открыться шире, — это все, что нужно было знать Мишель. Если одним из требований к кандидату на самый могущественный пост в мире была мания величия, то, похоже, я прошел испытание.

Такими мыслями было окрашено мое настроение, когда в августе я отправился в семнадцатидневный тур по Африке. В Южной Африке я прокатился на лодке до острова Роббен и постоял в крошечной камере, где Нельсон Мандела провел большую часть своих двадцати семи лет в тюрьме, сохраняя веру в то, что перемены придут. Я встретился с членами Верховного суда ЮАР, побеседовал с врачами в клинике ВИЧ/СПИДа и провел время с епископом Десмондом Туту, чей радостный дух я узнал во время его визитов в Вашингтон.

"Так это правда, Барак, — сказал он с лукавой улыбкой, — что ты собираешься стать нашим первым африканским президентом Соединенных Штатов? Мы все очень гордимся этим!".