Земля обетованная

Я поцеловал ее мокрое лицо. Оказалось, мы стоим в закутке меж двух витрин. В одной, подрагивая под вспышками молний, красовались корсеты для пожилых, полных дам; во второй, где размещался зоомагазин, были выставлены аквариумы — целая стена аквариумов, светящихся своим зеленоватым, матовым светом, в котором плавали пестрые рыбки. В детстве я сам держал и разводил рыбок и сейчас некоторых вспомнил — общительных, шустрых гамбузий, гупий, посверкивающих, как драгоценные камни, и королев аквариумного царства — мерцающих черно-серебристыми полосатыми боками скалярий, которые величавыми экзотическими парусниками парили в водорослевых лесах. Было так странно столь внезапно вновь узреть перед собой волшебный, лучезарный кусочек детства, в полной тишине выплывший мне навстречу из-за всех мыслимых и немыслимых горизонтов, из полыхания молний, совершенно для них неуязвимый, каким-то чудом оставшийся точно таким же, как тогда, — нисколько не постаревший, не перемазанный кровью, целый и невредимый. Я сжимал Марию в объятиях, ощущал тепло ее тела, и в то же время какая-то часть меня была где-то далеко, склонялась над заброшенным родником, который давно уже пересох и перестал журчать, и вслушивалась в собственное прошлое, давно ставшее мне чужим и потому захватывающим вдвойне. Счастливые дни возле речки, в лесу, на берегу небольшого озерка, над гладью которого в остановившемся, трепещущем полете замирали стрекозы, вечера в садах, над оградами которых пенным цветом вскипали сирени, — все это пронеслось в памяти мгновенным немым фильмом, пока я вглядывался в золотисто-зеленые аквариумные вселенные, казавшиеся мне воплощением мира и покоя, хотя в каждой из них царили те же законы пожирания и смертоубийства, что и в другом мире, том, который я теперь слишком хорошо знаю.

— Что бы ты сказал, если бы у меня был такой же зад? — донесся до меня голос Марии Фиолы.

Я обернулся. Она изучала витрину корсетного магазина. На черной примерочной болванке, какими пользуются портные, был выставлен обтянутый розовыми шелками панцирь — в самый раз для какой-нибудь валькирии.

— Это было бы уморительно, — заметил я. — Но тебе корсет никогда и не понадобится. Благослови Боже твою обманчивую худобу! Ты самая пленительная из всех худышек, каких мне доводилось встречать! Благословен будет каждый грамм твоего гибкого тела!

— Значит, ради тебя мне не нужно соблюдать диету?

— Никогда!

— Всю жизнь об этом мечтала! К черту салатики, к черту вечный голод манекенщицы!

Дождь перестал. Падали лишь редкие отдельные капли. Я скользнул по аквариумам прощальным взглядом.

— Посмотри-ка, обезьянки! — воскликнула Мария, Указывая в глубь магазина. Там, в большой клетке, куда поместился даже ствол дерева, скакали две растревоженные грозой обезьянки с длинными хвостами.

— Вот они — настоящие эмигранты, — сказала Мария. — Даже в клетке! Вас до такого еще не довели.

— Думаешь? — спросил я.

Она вскинула на меня испуганные глаза.

— В сущности, я ведь почти» ничего о тебе не знаю, — вымолвила она. — Но и не хочу ничего знать. И ты тоже ничего обо мне не знаешь. Пусть так и останется. Какое нам дело до нашего прошлого!

— Никакого! — ответил я. — Решительно никакого, Мария!

Она еще раз оглянулась на корсет Брунгильды.

— Как же быстро пролетает жизнь! Неужели я тоже когда-нибудь буду втискиваться в такую вот кольчугу и отправляться на заседания дамского клуба?

— Нет.

— Значит, у нас нет упорядоченного, надежного будущего?

— Никоим образом.

— Может, у нас вообще нет никакого будущего?

— Этого я не знаю.

— Разве это не грустно?

— Нет. Кто думает о будущем, тот не умеет распорядиться настоящим.

— Тогда хорошо.

И она прижалась ко мне так, что я ощутил ее всю, от коленей до плеч, словно держу в объятиях наяду. Ее мокрое платье было как купальный костюм. Волосы свисали мокрыми прядями, лицо покрывала бледность, но глаза горели. Мария казалась утомленной, сдержанной и одновременно необузданной, почти дикой. От нее пахло ливнем, вином и немножечко чесноком.

Мы побрели по Второй авеню. Стало прохладно, между тучами кое-где уже проглянули звезды. Асфальт поблескивал, отражая огни автомобилей, словно те мчались по голому льду, а силуэты небоскребов вырисовывались на фоне всклокоченных, рваных облаков, словно вырезанные из жести.

— Я опять сменила квартиру, — сказала Мария. — Я живу теперь на Пятьдесят седьмой улице. И не в комнате. У меня настоящая отдельная квартира, правда, маленькая.

— Ты переехала?

— Нет. Это квартира друзей, они на лето уезжают в Канаду. А я сторожу.

— Квартира случайно не принадлежит владельцу «роллс-ройса»? — спросил я, полный самых дурных предчувствий.

— Нет. Он в Вашингтоне живет. — Она рассмеялась. — И в качестве жиголо я намерена использовать тебя не больше, чем это нужно для нашего совместного комфорта.