Земля обетованная

Лахман и мисс Мак-Крейг сидели рядышком, как голубки, смотрели на нас и выжидательно молчали. Все-таки ничего нет глупее полного счастья, подумал я. Особенно когда приходится озарять его вспышками остроумия, пытаясь поддержать что-то вроде разговора. К счастью, в холл как раз сошли Рауль и Джон, и беседа разом оживилась. От неожиданности оба глянули на мисс Мак-Крейг с таким отвращением, будто увидели освежеванного тюленя, но, осознав свою промашку, тут же наперебой стали состязаться друг с другом в изощренной галантности. Минутой позже на лестнице появилась графиня. Ее соколиный взор мгновенно взял на прицел бутылку, и глаза старой дамы тут же увлажнились ностальгической слезой.

— Россия! — прошептала она. — Великая, изобильная держава! Родина всякой души! Матушка-Русь!

— Плакала моя именинная водка, — прошептал Мойков.

— Подмени бутылку, — посоветовал я. — Твоя тоже хорошая. Она и не заметит.

Мойков ухмыльнулся.

— Это графиня-то не заметит? Она отлично помнит любой банкет сорокалетней давности. И особенно, какую там давали водку.

— Но ведь твою-то она тоже пьет.

— Она и одеколон выпьет, если ничего другого не будет. Но вкус не утратила. Так что сегодня нам уже не вырвать бутылку из ее когтей. Разве что по-быстрому выпить все самим. Хотим мы этого?

— Нет, — твердо ответил я.

— Вот и я так думаю. Значит, оставим графине.

— Я и эту не особенно хотел. Дай мне лучше твоей. Она мне как-то больше нравится.

Мойков одарил меня проницательным взглядом своих широко раскрытых, не мигающих глаз мудрого старого попугая. Я видел: он думает о многих вещах сразу.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Ты у нас настоящий кавалер в самых разных смыслах и направлениях, Людвиг. Благослови тебя Бог. И храни, — добавил он неожиданно.

— От чего? От кого?

Заметив, что графиня на него не смотрит, Мойков одним быстрым движением опрокинул в себя полную до краев стопку. Потом, отерев рот тыльной стороной огромной ладони, бережно поставил стопку на стол.

— Только от самого себя, — ответил он. — От кого же еше?

— Останьтесь с нами, господин Зоммер, — упрашивал меня Рауль. — У нас импровизированное торжество в честь Владимира. Может, последний его день рожденья, — добавил он шепотом. — Кто в наши-то дни живет больше восьмидесяти?

— Те, кому восемьдесят один и больше.

— Это уже библейский возраст. Вы бы хотели дожить до такой старости? Пережить свои желания, свой голод, свои вожделения? Какая тоска! Хоть сразу вешайся.

У меня на этот счет были совсем другие взгляды, но я не стал разъяснять их Раулю. Я торопился уйти. Мария Фиола ждала меня в своей уютной чужой квартире.

— Оставайтесь! — наседал Рауль. — Не будьте занудой, вы никогда им не были! Может, последний день рожденья у Владимира. Вы ведь тоже его друг!

— Мне надо идти, — сказал я. — Но я еще вернусь.

— Точно?

— Точно, Рауль.

Внезапно я почувствовал — меня втягивают во что-то, что смахивало на маленькое предательство. Я не сразу понял, в чем дело, да и глупо было думать о такой ерунде. Мойкова я видел каждый день и прекрасно знал, что на собственный день рожденья ему глубоко наплевать. Тем не менее я сказал:

— Я ухожу, Владимир. Но, возможно, еще успею вернуться до того, как вы разойдетесь.

— Надеюсь, что не успеешь, Людвиг. Не будь дураком. — Мойков шутливо ткнул меня в плечо своим огромным кулачищем и подмигнул.

— Последние капли твоей настоящей водки утекают, — вздохнул я. — В аристократическое горло графини. Она только что разделила остатки с другом Рауля. Недоглядели мы.

— Не страшно. У меня еще две бутылки есть.

— Настоящей?

Мойков кивнул.

— Мария Фиола сегодня после обеда принесла. И я их надежно припрятал. — Заметив мое удивление, он спросил: — А ты разве не знал?

— Откуда же мне это знать, Владимир?

— Тоже правильно. Одному Богу известно, откуда она добывает этот райский напиток. В Америке его не купить, я точно знаю.

— Наверное, у какого-нибудь русского, это самое простое объяснение. Ты все забываешь, что Америка и Россия союзники.

— Или у американского дипломата, который получает ее прямо из России, а может, и из русского посольства в Вашингтоне.

— Не исключено, — согласился я. — Главное, она у тебя есть. И в надежном укрытии. Какой смысл гадать о происхождении своей собственности?

Мойков рассмеялся.

— Золотые слова. Слишком мудрые для твоего-то возраста.

— Такая уж у меня проклятая жизнь. Все не по годам рано и с лихвой.

Я завернул на Пятьдесят седьмую улицу. Променад гомосексуалистов на Второй авеню был в полном разгаре. Тут и там слышались радостные оклики, приветствия, взлетали в грациозных и расточительных жестах руки, и все это было отмечено печатью какого-то ликующего эксгибиционизма: в отличие от нормального променада с нормальными влюбленными парочками, где царит скорее тяга к укромности и секретам, здесь, напротив, наблюдался своеобразный парад беззаботной, едва прикрытой непристойности. Хосе Крузе кинулся ко мне, как к старому знакомому, и повис у меня на руке.

— Как насчет коктейля в дружеском кругу, mon chernote 41?

Я осторожно высвободил руку. Со всех сторон на меня