Земля обетованная

Почему я так поступаю? Почему всегда отталкиваю от себя то, что могла бы иметь, и жалею об этом, когда уже поздно? Я ненавидела Сарразак – а потом тосковала по нему; мечтала избавиться от Альбера – а теперь признаю его достоинства; отказалась от обязанностей по отношению к сыну – а сейчас горько сожалею, что не насладилась радостями материнства. И кто знает, может быть, завтра я пойму, что, выйдя замуж за Кристиана, сгубила свою жизнь, которая могла бы стать (хотя частично и стала) такой прекрасной?!

7 мая 1936. – Я убедилась, что в отчем доме чувствую себя счастливой, какой давно уже не была. Здесь я снова встретилась с настоящей Клер, Клер моего отрочества. Листаю дневник тех далеких лет. Какое пылкое воодушевление! Как мне тогда хотелось все узнать, все понять! Вот запись: «О Боже, сделайте так, чтобы меня полюбил гений!» И это сбылось. Но что я сделала с этой любовью, я – теперешняя? Увы, насколько лучше я была в юношеские годы! Я верила в славу, честь, святость. Я и сейчас верю в них, Бог свидетель, но сегодня слишком ясно вижу, какие препятствия стоят на пути к счастью. Ах, Клер, слишком проницательная, слишком «клерикальная» Клер, как же обманула тебя жизнь! Я перечитываю свои старые книги, и меня переполняет злоба на писателей, которых я пылко любила в детстве. Почему они так бессовестно лгут? Почему представляют юным душам мир в таком ущербном и ложном образе? Увы, даже Толстой, которым я безмерно восхищалась, который поистине необъятен в своем творчестве, и тот скрывает самые низкие стороны бытия, а ведь как необходимо знать и их… Исключением является разве что «Крейцерова соната», жуткая и правдивая, когда ее перечитываешь во всеоружии жизненного опыта. Мюссе, который прежде был мне так дорог, теперь кажется сводником, что окутывает розовыми, соблазнительными покрывалами обнаженные страсти. Бальзак лишь иногда говорит правду, а вот Пруст – почти всегда. Однако, если вдуматься, поэты обманули меня, и мне понадобилось двадцать лет страданий и ошибок, чтобы обнаружить горькую истину: реальная жизнь не может откликнуться на надежды, которые поэзия пробуждала в моем сердце.

8 мая 1936. – Посещение сарразакского кладбища. Я еще помню те годы, когда завидовала мертвым. Я и сейчас завидую им, но уже по другим причинам. Тогда я мечтала стать героиней какой-нибудь торжественной церемонии, пусть даже и трагической. Увы, я стала таковой, но жертва оказалась напрасной. А сегодня я завидую мертвым потому, что они обрели покой, – им удалось бегство от нашего мрачного карнавала.

10 мая 1936. – Как горько сознавать, что мой муж был вынужден покинуть меня, чтобы спокойно работать. Я знаю, что давно уже отравляю ему жизнь. Иногда я корю себя за это, а иногда думаю, что в наших ссорах есть доля и его вины. Я бываю невыносимой, это правда, но разве Кристиан не страдает таким же безумным, неосознанным эгоцентризмом? Вот уже десять лет, как я живу рядом с ним несчастной рабой любви, которая бежит от меня, а он, так тонко понимающий воображаемые драмы, даже не заподозрил моей, бросающейся в глаза. Мама говорит мне:

– Что с тобой? Ты нездорова? У тебя нервы на взводе.

Она права, у меня нервы на взводе, – возможно, эта встреча со старыми книгами и беседы с мисс Бринкер разбудили во мне былую боль. Ах, как хочется раз и навсегда вскрыть этот нарыв! Я часто думала, что у нас с Кристианом все наладится, если сказать ему правду. Но всегда молчала, из страха ранить его, оттолкнуть от себя. А этого я ни в коем случае не допущу. Сегодня вечером начала писать ему письмо. Потом разорвала его. Неужели мне так и придется весь свой век провести во лжи? Ох, не знаю!

11 мая 1936. – И все же я решилась перейти Рубикон. Написала Кристиану и во всем ему призналась… да, во всем. Уверена, что это чистое безумие. Я рискую потерять то, что мне бесконечно дорого. Счастье всей моей жизни поставлено на карту. Мой отец некогда поступил так же – и проиграл. Переписала это письмо в дневник. И, перечитывая его, думаю о другом письме, написанном за этим же столом и адресованном Клоду Парану; как часто я потом жалела об этом! И как мало изменилась с тех пор! Да и меняемся ли мы когда-нибудь?!