Земля обетованная

— Зря ты так, — сказал Гарри. — Что это тебе даст? Разве что принизишь нас? Так мы уже чувствуем себя приниженными — вот только проку я в этом не вижу.

— А в чем же прок?

— В том, что порядочные люди объединятся и будут бороться за то, что им кажется правильным.

— Ишь ты что придумал!

— Придумал. — Гарри помолчал, словно получил замечание. Но затем продолжал: — А по-моему, так тебе место как раз у нас в профсоюзе.

— Брось, Гарри! Ненавижу этих сволочей.

— Но ты же знаешь ребят из ячейки, которые работают у нас. С чего тебе их ненавидеть?

— Не их. И не тебя. А всю эту шарагу.

— Да ведь шарага-то — как раз они и я.

Эта мысль, поразившая Гарри своей простотой и ясностью, явилась ему случайно по ходу спора и тотчас принесла огромное облегчение. Вот оно! Дело как раз в этом!

— Неужели ты не понимаешь? — воскликнул он. — Если мы объединимся и заставим профсоюз работать по-новому, тогда действия, против которых ты протестуешь, станут невозможными. Все дело в людях, Джо. Что там ни говори, это так. А люди ведь не звери какие и не диктаторы. Ну вот я профсоюзный организатор! Можешь ты представить что-нибудь смешнее этого?

Джо расхохотался и дружески сжал плечо Гарри. Гарри ему нравился. Он слушал его с возрастающим интересом — с живейшим интересом, можно сказать. Запас энергии, которую дает позиция человека-одиночки — пусть оправданная, — имеет свои пределы. Может, и стоит объединиться с Гарри: хоть ошарашишь их всех — и то хлеб.

— Вообще-то ты несешь всякий вздор, но, ладно, я пойду с тобой на завод, — сказал Джо.

Гарри понял, что речи его не пропали впустую. Якорь забрал! Будем продолжать в том же духе. Трещинка уже есть.

— Ты, значит, не против появиться в компании штрейкбрехера? — спросил Джо, когда они свернули с дороги и пошли по направлению к пикетчикам, стоявшим у заводских ворот. До них уже доносилось их улюлюканье.

— Через полчаса и меня так назовут, — сказал Гарри, — но будут не правы.

— И дурачье же! — ухмыльнулся Джо. — В такое бы утро сидеть где-нибудь на бережку и камбалу ловить. Это была бы жизнь! Верно я говорю?

— Верно! — с жаром сказал Гарри; заслон пикетчиков был совсем близко, и твердо, в ногу, они пошли к ним.

4

Было уже очень поздно, когда Джозеф и Дуглас с трудом выбрались из глубин интересных разговоров, откровенностей, философских рассуждений и винных паров, в которые погрузились в уютной пивной «Корона». Когда подошло время закрытия, милейший хозяин, запирая дверь, разрешил им остаться. И сразу же немногие избранные, которым разрешалось сидеть допоздна, почувствовали, как вдруг стало просторно и непринужденно; разговор сразу же перешел на Гарри, положившего конец забастовке. Вопреки распространившемуся мнению, что вопрос был разрешен мирно и страсти угасли сами собой, без бурных сцен на заводе не обошлось. Гарри пострадал даже больше, чем опасалась Эйлин. Местная консервативная газета объявила его героем (не забыв упомянуть, что прежде он был их верным сотрудником — о его увольнении по сокращению штатов, однако, не упоминалось), и было очевидно, что профсоюз технологов и консервативная партия прекрасно воспользовались им в своих интересах.

Когда Дуглас пришел к ним, как ни странно, как ни поразительно, но и Эйлин, и Гарри, и ребенок были спокойны и довольны. Они поговорили о том, что произошло у ворот завода. Поскольку жребий был брошен, Эйлин, сама себе удивляясь, стала безоговорочно и непоколебимо на сторону Гарри. Ее теории отошли на второй план, уступив место любви и верности. Дуглас был тронут, и у него отлегло от сердца.

Сейчас Дуглас с отцом стояли у дома как заговорщики, пьяненькие и дружелюбные, отчего барьеры, воздвигнутые годами разного жизненного опыта и разных стремлений, окончательно рухнули; их просто распирало от дружеского расположения друг к другу, и в то же время они оставались отцом и сыном. Они говорили о Гарри; Джозеф только и ждал случая связать как-то все происшедшее с проповедью, которую он уже давно считал своим долгом прочитать сыну.

— Так вот насчет Гарри, — сказал он, понизив голос, когда они остановились под уличным фонарем посреди погруженного в сон города. — Если уж он что решил, его не своротишь. Ни за что не своротишь, если он считает, что прав.

Страсть Джозефа впадать в лирику, говоря о тех, кого он считал героями, разыгралась вовсю. Дуглас не мог этого не заметить, но в данном случае он был согласен с отцом и поощрял его, расплывчато поддакивая: «Да уж!», «Правильно!» и «Это на Гарри похоже!».

— Если он считает, что прав… тогда… тогда все! Тогда все!

— Правильно! — сказал Дуглас.

— Они еще удивятся, — продолжал Джозеф. — Он всех их удивит, потому что, раз уж он за это взялся, он все насчет этих проклятых профсоюзов выяснит, и, помяни мое слово, им его одолеть будет непросто. Помяни мое слово, он им жару задаст. Они думают, он деревенщина. Ты только дай время, увидишь, не справятся они с ним. А все почему? Да потому, что у него совесть чистая.