Земля обетованная

— Потому что я люблю полную ясность, — сказала она, и ее самодовольный и вместе с тем деловитый тон навсегда отвратил его от нее. Но привычная любезность продолжала действовать.

— Мы могли бы взять одно такси. Я живу недалеко от Сент-Джонс-Вуда.

— Меня встречают. Надеюсь. — Опять блеснули ее великолепные зубы, но сейчас это была не улыбка.

— Я буду держаться в сторонке.

— Буду ждать вашего звонка. — Она засунула клочок бумаги в верхний карман его пиджака, дотронулась губами до его щеки и углубилась в приготовления к посадке. Натянула чрезвычайно не идущий ей лыжный костюм, в котором стала похожа на эскимоса. Он ни за что не узнал бы ее теперь.

Немного погодя, когда такси его досадливо ввернулось в утренний нескончаемый затор на Хаммерсмитском путепроводе, Дуглас вспомнил, что последние три дня мало спал, мало ел, много пил и почти все время пребывал в нервном состоянии. Двенадцать тысяч миль за спиной. С понедельника он проделал путь, равный половине окружности земного шара, а вот теперь застрял на лондонской улице возле рекламы витаминного напитка «Лукозейд». Он мог бы проглотить содержимое чудовищной бутылки. И не почувствовать. Странно все-таки, как при этих гигантских скачках из одной точки на глобусе в другую к вам приливает энергия почти с той же скоростью, что и отливает. Такси двигалось в замедленном потоке машин как сомнамбула, и Дуглас, витающий между сном и бодрствованием, почувствовал вдруг, как на него нисходит покой.

Он спокойно думал о том, что путь, на который он вступил, приведет к большим переменам в его жизни, а может, и вовсе испортит ее, но внутренний голос подсказывал не сворачивать с выбранного курса. Внешне все обстояло так же, как все эти последние несколько лет: свободный художник, достаточно удачливый режиссер-постановщик телевизионных фильмов и телеобозреватель, который вдобавок еще и пописывал. И тем не менее он неуклонно отгораживался и от своих друзей, и от своих честолюбивых замыслов, готовясь сделать шаг, за который сам себя заранее презирал, — готовясь оставить свою семью.

В минуты, когда чувство одиночества и уважение к себе достигали наивысшей точки, ему начинало казаться, что больше всего на свете ему хочется быть хорошим человеком. Только не в его это было характере.

Он часто говорил себе, что желание это — всего лишь кокетство или тщетная попытка облагородить как-то бесцельную толчею своей жизни.

Он относился к себе настолько критично, настолько подозрительно, что даже намек на праведность казался ему ханжеством. Но желание оставалось, как он ни высмеивал его, как ни гнал прочь. Он укорял себя в криводушии и в недостатке логики. Однако стремление к добру оставалось, и неважно, было ли то похмелье после отроческого увлечения христианством, перестраховка, кривляние, суеверие, пародия на духовную силу, самообман, способ облагородить свою жизнь, не прилагая к тому больших усилий, — неважно, желание его не оставляло. И сколько бы стрел, посланных Дугласом, ни вонзалось в него, оно снова и снова выскакивало на поверхность. Да и какое это могло иметь значение?

Иногда Дугласу казалось, что жизнь его даже не перемежается, а просто изрешечена вопросами, ответа на которые нет или же лишенными смысла, а может, и то и другое. Вопрос заключался в том, в чем же, собственно, заключается вопрос. Вот что было важно выяснить.

Такси тащилось по направлению к Чизвику; вот-вот шофер сможет вырваться из потока, несущего обитателей пригородов в центр, и начнет лавировать по переулкам, которые приведут его в северную часть Лондона, и дальше — по боковым улочкам мимо викторианских домов, построенных во времена колониальной империи и заполняющихся сейчас гражданами стран Содружества, приезжающими в Лондон, чтобы здесь прочно осесть.

Дуглас смотрел в окно, пока машина, мягко подскакивая на рессорах, неслась по Сент-Джонс-Вуду. Когда-то ему очень хотелось иметь здесь особняк. Теперь он понимал, что вряд ли когда-нибудь сможет позволить себе это, и желание покинуло его. Интересно, которая из этих вилл распахнула двери перед американской красавицей с волосами, благоухающими сосной? Он потрогал клочок бумаги у себя в кармане и засунул его поглубже. Ну ее!

Они снова очутились на широкой улице; многоквартирные дома и магазинные витрины по сторонам, напряженное движение — всё как в сотнях других больших городов по всему свету; теперь вверх, на Хилл. Времени поспать не остается. Он встряхнулся — эстафету принимал столичный деловой человек.