Земля обетованная...

Штерну этого было достаточно, чтобы не полагаться на Элиаса при решении судьбы Майкла. Этим и объясняется, что Штерн, до приезда в Палестину американского посланца почти никому не показывавшийся на глаза, вдруг в тот злополучный вечер лично явился на столь расширенное сборище. Вот почему его появление тогда так поразило Нуци Ионаса.

Все еще не уверенный в том, что Хаим вполне уразумел необходимость и целесообразность столь жестокой расправы с инакомыслящими, Нуци не нашел ничего лучшею, как сослаться на Макиавелли, оправдывавшего любые методы борьбы за власть.

— Ты хотя бы слышал это имя? — спросил он.

— Слышал, — недовольно буркнул Хаим, и ему внезапно захотелось осадить приятеля, возомнившего себя чуть ли не вершителем судеб еврейской нации. — Макиавелли Николо ди Бернардо… О нем, между прочим, всегда с восторгом отзывается фон Риббентроп! Да и румынские легионеры тоже…

— Ну, я не знаю, кто там им восторгается! — Нуци раздраженно оборвал Хаима. — Знаю лишь, что он правильно говорил, и мы правильно поступили, убрав с дороги ренегата Майкла…

Наступила неловкая пауза. Хаим горько улыбнулся, вспомнив, как Симон Соломонзон, Штерн и другие руководители «Акционс-Комитета» радушно обнимали и даже целовали уже тогда втайне обреченного ими на смерть человека. «Поистине макиавеллевское коварство и лицемерие…» — подумал Хаим.

А Нуци, видимо, пожалев, что погорячился, помолчав немного, сказал тихо и задумчиво:

— Жаль, конечно, что тщательно разработанный план ликвидации американского гостя пошел насмарку… Но, как говорится, что бог ни делает, все к лучшему…

И Нуци рассказал, что труп Майкла, как только прибыла машина Симона, отвезли на окраину Яффы.

— Первоначально мы должны были его выбросить где-то между тюрьмой и инфекционной больницей… Самое подходящее для ренегата место! Но Кнох, который руководил этой операцией, передумал. Мы проехали еще пару кварталов. Как раз там, где кончается мусульманское кладбище и начинается с одной стороны греческое, а с другой — латинское… И вернулись мы уже дорогой на Бат-Ям. Мы выбросили тело в кювет, предварительно сняв с него пиджак и очистив карманы брюк… Теперь каждому ясно, что Майкла убили с целью грабежа.

Рассказ Нуци был прерван донесшимися с соседнего двора истошными воплями женщин. Нуци и Хаим, прибежав туда, увидели лежащего на крыльце дома черноволосого мальчика. Моля, склонившись над ним, отчаянно кричала, ее слабые руки судорожно пытались развязать веревку на его по-детски тонкой шее.

Хаим осторожно отстранил Молю, развязал веревку, приподнял безжизненное тело ребенка. Нуци взял кувшин с водой у стоявшей рядом женщины, плеснул в перекошенное предсмертной судорогой жалкое лицо мальчика. И Хаиму вдруг показалось, что из-под плотно сомкнутых посиневших век ребенка проступили слезы.

— Мальчик мой, родной мой… — причитала Моля и гладила, целовала мокрое лицо и головку сына, прижимала к груди его худенькое тельце.

Сбежавшиеся соседки с трудом оторвали ее от сына, тщетно пытаясь успокоить. Мужчины внесли мальчика в дом, положили на пол.

Во дворе появилась Нуцина теща, видимо, узнавшая о случившемся несчастье. Втиснувшись в небольшую толпу испуганно притихших людей, она безапелляционно заявила:

— А кто довел мальчика до этого? Она! Разве это мать, я вас спрашиваю? Кошмар!.. Неудивительно, что он решился на такой поступок, да простит меня бог… Никогда бы не подумала, что такой маленький мальчик что-то вообще понимает! Сколько ему было? Он же еще ходил в бейт-а-сефэр![91] А выходит, все видел и все понимал…

На старуху зашикали, пытаясь урезонить, пристыдить. Но не тут-то было. Нуцина теща взвизгнула, как ужаленная.

— Что вы меня останавливаете? И скажите на милость, что это вы вдруг заступаетесь за нее? Кто, скажите, не знает эту шхуну?! Мужа своего довела до того, что он уже не вылезает из больницы, а сама — нет ночи, чтобы сидела дома! Неправду я говорю?! Вы ее застали вечером дома? Так что с этого? Зато по утрам от нее, я уверена, выходила не одна пара брюк! И это жена, по-вашему? Это мать ребенка?

— Зачем же так наговаривать? — вмешалась женщина в сером платке, с заплаканными, скорбными глазами. — Два раза в день она бегает в больницу — это все знают, кто работает с ней на «Дельфинере»: утром, чуть свет, и в обед, хотя у самой и маковой росинки во рту не было. А к гудку возвращается. Это же надо уметь, а вы бог весть что говорите… Нехорошо так.

— Не делайте из меня, пожалуйста, дуру! — завопила старуха. — Я еще, слава богу, не выжила из ума! И, между прочим, не собираюсь… Да. К вашему сведению. Как-нибудь я знаю ее лучше вас: днем она будет бегать в больницу к мужу, а по ночам спать с мужчинами…

— А если даже так? От хорошей жизни разве? Где ей, несчастной, взять деньги на больницу, на докторов, на лекарства? Откуда, если она гроши зарабатывает? А-а?