Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)

Лахман и мисс Мак-Крейг сидели рядышком, как голубки, смотрели на нас и выжидательно молчали. Все-таки ничего нет глупее полного счастья, подумал я. Особенно когда приходится озарять его вспышками остроумия, пытаясь поддержать что-то вроде разговора. К счастью, в холл как раз сошли Рауль и Джон, и беседа разом оживилась. От неожиданности оба глянули на мисс Мак-Кейг с таким отвращением, будто увидели освежеванного тюленя, но, осознав свою промашку, тут же наперебой стали состязаться друг с другом в изощренной галантности. Минутой позже на лестнице появилась графиня. Ее соколиный взор мгновенно взял на прицел бутылку, и глаза старой дамы тут же увлажнились ностальгической слезой.

– Россия! – прошептала она. – Великая, изобильная держава! Родина всякой души! Матушка-Русь!

– Плакала моя именинная водка, – прошептал Мойков.

– Подмени бутылку, – посоветовал я. – Твоя тоже хорошая. Она и не заметит.

Мойков ухмыльнулся.

– Это графиня-то не заметит? Она отлично помнит любой банкет сорокалетней давности. И особенно какую там давали водку.

– Но ведь твою-то она тоже пьет.

– Она и одеколон выпьет, если ничего другого не будет. Но вкус не утратила. Так что сегодня нам уже не вырвать бутылку из ее когтей. Разве что по-быстрому выпить все самим. Хотим мы этого?

– Нет, – твердо ответил я.

– Вот и я так думаю. Значит, оставим графине.

– Я и эту не особенно хотел. Дай мне лучше твоей. Она мне как-то больше нравится.

Мойков одарил меня проницательным взглядом своих широко раскрытых, немигающих глаз мудрого старого попугая. Я видел: он думает о многих вещах сразу.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Ты у нас настоящий кавалер в самых разных смыслах и направлениях, Людвиг. Благослови тебя Бог. И храни, – добавил он неожиданно.

– От чего? От кого?

Заметив, что графиня на него не смотрит, Мойков одним быстрым движением опрокинул в себя полную до краев стопку. Потом, отерев рот тыльной стороной огромной ладони, бережно поставил стопку на стол.

– Только от самого себя, – ответил он. – От кого же еще?

– Останьтесь с нами, господин Зоммер, – упрашивал меня Рауль. – У нас импровизированное торжество в честь Владимира. Может, последний его день рожденья, – добавил он шепотом. – Кто в наши-то дни живет больше восьмидесяти?

– Те, кому восемьдесят один и больше.

– Это уже библейский возраст. Вы бы хотели дожить до такой старости? Пережить свои желания, свой голод, свои вожделения? Какая тоска! Хоть сразу вешайся.

У меня на этот счет были совсем другие взгляды, но я не стал разъяснять их Раулю. Я торопился уйти. Мария Фиола ждала меня в своей уютной чужой квартире.

– Оставайтесь! – наседал Рауль. – Не будьте занудой, вы никогда им не были! Может, последний день рожденья у Владимира. Вы ведь тоже его друг!

– Мне надо идти, – сказал я. – Но я еще вернусь.

– Точно?

– Точно, Рауль.

Внезапно я почувствовал – меня втягивают во что-то, что смахивало на маленькое предательство. Я не сразу понял, в чем дело, да и глупо было думать о такой ерунде. Мойкова я видел каждый день и прекрасно знал, что на собственный день рожденья ему глубоко наплевать. Тем не менее я сказал:

– Я ухожу, Владимир. Но, возможно, еще успею вернуться до того, как вы разойдетесь.

– Надеюсь, что не успеешь, Людвиг. Не будь дураком. – Мойков шутливо ткнул меня в плечо своим огромным кулачищем и подмигнул.

– Последние капли твоей настоящей водки утекают, – вздохнул я. – В аристократическое горло графини. Она только что разделила остатки с другом Рауля. Недоглядели мы.

– Не страшно. У меня еще две бутылки есть.

– Настоящей?

Мойков кивнул.

– Мария Фиола сегодня после обеда принесла. И я их надежно припрятал. – Заметив мое удивление, он спросил: – А ты разве не знал?

– Откуда же мне это знать, Владимир?

– Тоже правильно. Одному Богу известно, откуда она добывает этот райский напиток. В Америке его не купить, я точно знаю.

– Наверное, у какого-нибудь русского, это самое простое объяснение. Ты все забываешь, что Америка и Россия союзники.

– Или у американского дипломата, который получает ее прямо из России, а может, и из русского посольства в Вашингтоне.

– Не исключено, – согласился я. – Главное, она у тебя есть. И в надежном укрытии. Какой смысл гадать о происхождении своей собственности?

Мойков рассмеялся.

– Золотые слова. Слишком мудрые для твоего-то возраста.

– Такая уж у меня проклятая жизнь. Все не по годам рано и с лихвой.

Я завернул на Пятьдесят седьмую улицу. Променад гомосексуалистов на Второй авеню был в полном разгаре. Тут и там слышались радостные оклики, приветствия, взлетали в грациозных и расточительных жестах руки, и все это было отмечено печатью какого-то ликующего эксгибиционизма: в отличие от нормального променада с нормальными влюбленными парочками, где царит скорее тяга к укромности и секретам, здесь, напротив, наблюдался своеобразный парад беззаботной, едва прикрытой непристойности. Хосе Крузе кинулся ко мне, как к старому знакомому, и повис у меня на руке.

– Как насчет коктейля в дружеском кругу, mon cher[41]?