Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)

– Это произошло с вами, потому что вы еврей?

Я покачал головой.

– Это произошло потому, что я был беспомощен. Нет ничего хуже, чем в абсолютно беспомощном состоянии попасться в руки культурным и образованным немецким варварам. Трусость, жестокость и полная безнаказанность – вот три вещи, которые работают тут заодно, поощряя и усугубляя друг друга. Этот старший преподаватель вообще-то оказался вполне безобидным. Даже не эсэсовец.

Я умолчал о том, что фельдфебель несколько смешался уже вечером после допроса с кукушкой, когда решил продемонстрировать своим гогочущим подчиненным, что такое обрезанный еврей. Пришлось мне раздеться. Вот тут-то он с испугом и вынужден был признать, что я не обрезан. Так что когда на следующий день приехал Хирш и потребовал меня выпустить, фельдфебель был даже рад поводу от меня избавиться.

Левин опять посмотрел на ходики. Ходики тикали.

– В наследство достались, – пробормотал он извиняющимся тоном.

– В следующий раз они пробьют только через сорок пять минут, – успокоил я его.

Он встал, обогнул свой письменный стол и подошел ко мне вплотную.

– Как вы себя чувствуете в Америке? – спросил он.

Я знал, каждый американец считает, что в Америке можно себя чувствовать только прекрасно. Трогательное в своей наивности заблуждение.

– Прекрасно, – ответил я.

Лицо его просияло.

– Как я рад! А о визе особенно не беспокойтесь. Того, кто уже въехал в страну, выдворяют редко. Для вас это, должно быть, совсем особое чувство – не подвергаться больше преследованиям! Тут у нас ни гестапо, ни жандармов!

Чего нет, того нет, подумал я. А сны? Куда деться от снов и призраков прошлого, которые приходят к тебе незваными гостями?

К полудню я уже вернулся к себе в гостиницу.

– Тебя тут спрашивали, – сообщил мне Мойков. – Особа женского пола, с голубыми глазами и румяными щечками.

– Женщина или дама?

– Женщина. Да она еще здесь. Сидит в нашей пальмовой роще.

Я поспешил в салон с цветочными горшками и рахитичной пальмой.

– Роза! – изумился я.

Кухарка Танненбаумов легко поднялась из гущи вечнозеленой листвы.

– Я вам тут принесла кое-что, – сказала она. – Ваш гуляш! Вы его вчера забыли. – Она раскрыла большую клетчатую сумку, внутри которой что-то звякнуло. – Но ничего страшного. Гуляш не портится. А на второй, третий день он даже вкуснее. – Она извлекла из сумки большую фарфоровую супницу, закрытую крышкой, и водрузила на стол.

– Это сегедский? – только и спросил я.

– Нет, другой. Этот лучше хранится. Тут еще маринованные огурчики, прибор и тарелка. – Она развернула салфетку с ложкой и вилкой. – У вас есть спиртовка?

Я кивнул:

– Маленькая.

– Это не важно. Чем дольше гуляш на огне, тем он вкуснее. Это огнеупорный фарфор. Так что можете прямо в нем и греть. А через неделю я посуду заберу.

– Да это просто не жизнь, а рай, – сказал я растроганно. – Большое спасибо, Роза! И передайте от меня спасибо господину Танненбауму!

– Смиту! – поправила меня Роза. – С сегодняшнего утра это уже официально. Вот вам по такому случаю еще кусок праздничного торта.

– Да это не кусок, а кусище! Марципановый?

Роза кивнула.

– Вчерашний был шоколадный. Может, вам больше того хотелось? Так у меня еще кусочек остался. Припрятан.

– Нет-нет. Останемся лучше в будущем. При марципане.

– Тут еще для вас письмо. От господина Смита. А теперь – приятного аппетита!

Я нащупал в кармане доллар. Роза замахала руками.

– Бог с вами, это исключено! Мне запрещено что бы то ни было принимать от эмигрантов. Иначе я сразу лишусь места. Это строжайший приказ господина Смита.

– Только от эмигрантов?

Она кивнула.

– От банкиров всегда пожалуйста; только они почти ничего не дают.

– А эмигранты?

– Эти последний цент норовят всучить. Бедность учит благодарности, господин Зоммер.

Я с благодарностью смотрел ей вслед. Потом с супницей в руках торжественно направился мимо Мойкова к себе в номер.

– Гуляш! – объявил я ему. – От венгерской поварихи! Ты уже обедал?

– К сожалению. Съел гамбургер в аптеке на углу. С томатным соусом. И кусок яблочного пирога. Сугубо американский обед.

– Вот и я пообедал, – вздохнул я. – Порцию разваренных спагетти. Тоже с томатным соусом. И кусок яблочного пирога на десерт.

Мойков приподнял крышку и потянул ноздрями.

– Да тут на целую роту! А аромат какой! Что там твои розы! Этот пряный дух!

– Приглашаю тебя на ужин, Владимир.

– Тогда зачем ты несешь это к себе в номер? Поставь в холодильник рядом с моей водкой. У тебя в номере слишком тепло.

– Хорошо.

Прихватив с собой только письмо, я двинулся по лестнице к себе в номер. Окна у меня в комнате были распахнуты. Со двора и из окон напротив доносилась разноголосица шумов и радио. Шторы в апартаментах Рауля были задернуты, хрипловатый граммофон там приглушенно наигрывал вальс из «Кавалера роз». Я раскрыл письмо Танненбаума-Смита. Письмо было очень короткое. Мне надо было позвонить антиквару Реджинальду Блэку. Танненбаум с ним переговорил. Тот ждет моего звонка послезавтра. Танненбаум желает мне удачи.