Земля от пустыни Син

— Понимаешь ты… — Майя Михайловна медлит с ответом. — Понимаешь, это была ее ошибка.

— Ошибка?!

— Конечно, дорогая. И сейчас она призналась в этом.

— Вам?

— Зачем мне? Себе, конечно…

— Вы так думаете?

— Она ведь мать и хотела сделать для своего сына лучше, а получилось…

— Но это — она. А вы?

— А что — я? Я же ее во время войны спасала, когда она лежала в больнице после блокадного Ленинграда. Вот и сейчас должна помочь, понимаешь?

Таня смотрит на свекровь сбоку и замечает, как она вдруг постарела: осела, как-то сразу вниз потянуло ее после развода, стала совсем маленькой, свои пышные волосы перестала красить. Губную помаду, правда, употребляет по-прежнему. Но накрашенные ярко-красные губы еще больше подчеркивают бледность и бесцветность лица. И походка у нее уже старушки, а не женщины на каблучках, которую все так хвалили в министерстве как лучшего работника…

Майя Михайловна поднимает голову вверх, чтобы взглянуть на Таню:

— Для меня ведь бабушка тоже родная, понимаешь?

И Таня думает, вглядываясь в непонятное для нее выражение лица свекрови, что пока не со всем в жизни разобралась и что многое еще предстоит познать.

Помочь бабушке уже никто не может. И она тихо угасает в больнице. Костя, который дежурит у нее в тот день, вдруг замечает, что она больше не дышит.

О смерти Маргариты Петровны извещают тетю Нюру.

— Ну как же без нее? — говорит Майя Михайловна. — Без тети Нюры нельзя.

Тетя Нюра приезжает из деревни, чтобы проводить в последний путь бывшую хозяйку.

— Что же вы ничего не делаете? — вдруг громко произносит она, когда все молча стоят у открытого гроба. — Что никто не воет по Петровне? Не по-русски это! Петь надо!

И начинает по-деревенски голосить:

Ой, ты-то, смертушка лютая,
Увела от нас родну бабушку,
Родну бабушку Маргариту!
Лежит наша сударыня
Позакрыты очи ясные,
Сложила рученьки ко белой груди.
Ох, заснула ты сном непробудным,
Сном непробудным, сном зловещим.
Али мы тебя не любили,
Али чем тебя прогневили…

— Я, кажется, сейчас, наконец, поняла значение слова «отпеть», — говорит Таня Косте после похорон, — когда тетя Нюра причитала.

— Сказано же у Хлебникова: «Когда умирают люди — поют песни».

— Да? А я не знала… Петь, значит, надо у людей…

— Знаешь, что плохо? — как-то раз раздумчиво говорит Майя Михайловна. У Тани появляется к тому времени маленький Лева, и они со свекровью поочередно катят в парке коляску, нетерпеливо выпрашивая ее друг у друга. — Плохо, что бабушка так и не узнала про твою беременность. Никто ей не сказал, думали, что еще успеем. Ведь она бы обрадовалась, что станет прабабушкой! И тогда, может быть, еще пожила бы какое-то время.

10

Время… время… время… У кого его сколько? Никто об этом никогда не узнаёт заранее. Иначе по-другому, наверное, распределил бы его.

Время бежит год за годом.

Маленький Левочка начинает ходить, говорить первые слова.

У Севы появился племянник! Сева хочет взять его на руки, носить его, играть с ним. Ему ведь почти сорок уже. И вдруг рождается нормальная человеческая мысль: жениться! Нет, по-настоящему, не так, как раньше. Раньше он даже не понял, для чего пошел в загс с Вероникой. Мать так захотела, не он… А теперь он хочет жениться — чтобы завести семью, чтобы тоже был такой карапуз, который мешается под ногами, катает паровозик под столом, строит города из кубиков, разрисовывает клеенку на кухонном столе, смотрит на него ясным взглядом, трогает его колени маленькими ручками. Завести семью — для этого не нужно любви, для этого нужен выбор.

Мысль семейная преследует Севу. На ком остановиться? Девушек и женщин было в его жизни так много! Недавно еще он хвастался перед младшим братом: «Запросто сотню штук насчитаю». Но вот такую жену, как Таня… Красавица и умница, и, только что окончив ИнЯз, уже преподает на городских английских курсах на Кутузовском. Конечно, Сева помнит тот день, когда они танцевали вместе. Но об этом думать нельзя теперь — она жена брата, и это табу. Это Сева четко соблюдает и не вожделеет.