От неожиданности Сева даже подпрыгивает на диване, впервые услышав из уст Лены это ругательство. «А вообще-то оно ведь явно французского происхождения», — соображает Сева, не растеряв еще полностью старых запасов школьных знаний по иностранному языку. Он откладывает в сторону книгу, которую читал, и тут же лезет в словарь. Ну да, конечно, так и есть: «la larve» — по-французски означает «личинка». Надо же! Он никогда не задумывался над этим.
— Лен! — кричит он через всю квартиру. — Ты где это слово слышала?
Но Лена не обращает внимания на крик и продолжает отчитывать Лёлю, употребляя, сама того не зная, французское словечко, занесенное в свое время каким-то образом в среднерусскую губернию, а потом дошедшее и до Москвы. «Вероятно, все объясняется очень просто, — решает Сева: — какой-то помещик, развлекаясь в Париже на Place Pigalle, услышал его от девицы, отбивающей клиента у товарки: „Иди со мной, мой красавчик, не ходи с ней — она лярва!“ Ну конечно! Никак не иначе, — продолжает размышлять Сева. — Приятное, ласкающее ухо французское звучание, мягкое по значению, в отличие от русских ругательств, пришлось тут же по вкусу и, вернувшись домой, он заменил неологизмом грубые выражения своих дворовых!»
— Лярва! Разве так заворачивают ребенка?! — доносится опять.
Сева усмехается про себя: «Интересно! Первый раз от нее слышу!»
Ему не привыкать к «словечкам» — он их за свою жизнь узнал ого-го сколько! Но в обиходе Лены такого раньше не встречалось.
— Так где ты его слышала? — повторяет Сева, пришаркав стоптанными тапочками в комнату.
Он стоит в дверях, почесывая в затылке и наблюдая за сценой, которая разворачивается перед ним.
— Лярва-то? Нормальное слово, — отмахивается Лена. — У нас всегда так говорят.
— Оно же французское — этимологически, — поясняет Сева.
— Тем лучше, — поводит Лена плечом, не имея ни малейшего представления об этимологии слова и этимологии вообще. — Хоть ругаться по-французски умею!
Она выхватывает из рук Лёли маленького брата, которого той велено перепеленать, кладет орущего ребенка на кровать и, ласково приговаривая, начинает пеленать снова.
— Смотри и учись, как надо! — говорит она Лёле.
Но Лёля стоит рядом, понуро опустив голову, и, кажется, совсем не смотрит туда, куда ей велено смотреть.
Аккуратно завернув ребенка и несколько раз нежно качнув его, Лена протягивает замолкшего брата в руки сестры:
— На! Неси в коляску, сейчас пойдешь с ним гулять.
Лёля уже совсем взрослая почти — ей исполнилось тринадцать. И вот — родился брат, на которого мать переключила все внимание, а Лёле остаются только тычки, и она получает их по любому поводу. Из девочки, к которой было приковано внимание, которую все ласкали, любили и баловали, за непослушание которой доставалось, в первую очередь, бабушке, она, кажется, превратилась в няньку при младшем брате, потому что Майе Михайловне Лена младенца не доверяет: «Пустите, Майя Михайловна, у вас уже руки не те, уронить можете, я же вам объясняла сколько раз! Непонятно, что ли?», — каждый раз повторяет она и отстраняет свекровь.
— Я вам не нянька! — бросает Лёля матери, не принимая сверток с братом.
И, отодвинув отца в сторону, сильно хлопнув дверью, выходит из комнаты.
Сева очень хорошо понимает Лёлю, потому что помнит, как у него самого родился младший брат Костя.
Но что теперь делать с собственными детьми? Идея принадлежала Лене — Севу устроил бы и один ребенок. Но Лене непременно захотелось второго. Конечно, она устает, часто на взводе — нелегко ей управляться одной со всеми ними. А он как бы и не умеет сгладить отношения.
После таких сцен Сева начинает отвлекать Лёлю, развивает какую-нибудь тему, чтобы втянуть ее в разговор:
— Ну их, — машет он в сторону Лены и маленького, выйдя вслед за Лёлей, — сами разберутся! Пойдем! Лучше расскажи мне, что у вас по литературе сейчас проходят? — и старается увести дочь в другую комнату.
Но Лёля, воткнув руки в боки, сильно покраснев и сузив глаза в маленькие злые щелочки, раздраженно отвечает:
— Что ты мне зубы заговариваешь? Я не собираюсь вам вашего ребенка нянчить. Сами родили, сами и воспитывайте!
Именно этот эпизод в который раз вспоминается сейчас Всеволоду Наумовичу.
Неприязнь к брату так и осталась в Лёле, сознает он. И сейчас между сестрой и братом практически нет никаких отношений, кроме необходимых реплик, которыми они обмениваются, когда Лёля приезжает к родителям. Они ни о чем никогда не говорят, ничего не обсуждают, в гости друг к другу не ездят. Но и то хорошо: по крайней мере, острой вражды больше нет.