Земля под ее ногами

Свадьба состоялась в Родопы-билдинг, выходящем окнами на великолепный парк. Медовый месяц они провели в этой же маленькой вселенной. Им не нужны были ни Венеция, ни храм Хатшепсут, ни экзотические солнечные острова. На следующее утро после свадьбы Ормус Кама проснулся и открыл свой поблекший глаз, но того, другого, мира не увидел. Второй, темный, глаз видел мир таким, каким он был, — радостным и новым, где рядом с ним, в его собственной кровати, лежала Вина, а вот пострадавший в аварии (открытый аварией) глаз не видел ничего — так, нечто размытое. Он лишился своего двойного видения и вернуть его не мог.

Прошли годы, но другого мира он больше не видел, Мария тоже не приходила к нему, и через некоторое время он вообще начал сомневаться в его существовании; ему стало казаться, что это была лишь игра воображения, ошибка. Как будто сон сменился счастливой явью.

Сначала у него возник соблазн отпустить тот мир навсегда, вверить его царству фантазии. Предаться радости и долгожданному ощущению полноты бытия, совершенства: соблазн был велик! Я потерялся, но меня нашли; был слеп — теперь я вижу. Но правда не давала ему покоя, не отпускала его. Это было на самом деле, говорил он себе. Просто тот мир отвернулся от меня, спрятал свое лицо, но он был, и он есть.

Если утраченный мир можно было уподобить Киту, то Ормус Кама стал Ахавом[283]. Ормус преследовал его, как сумасшедший — свой рок. Летая самолетами, он все время смотрел в окно, пытаясь разглядеть разрывы в реальности. Он продолжал закрывать глаз повязками из разных тканей и разного цвета, потому что признать их бесполезность было равнозначно тому, чтобы признать, что другой мир не существует, является лишь плодом воображения.

Его музыка стала другой. В восьмидесятые, наряду с песнями для «VTO», он писал продолжительные абстрактные музыкальные произведения под названием «Звуки из другого мира», которые при всем желании невозможно было посчитать рок-н-роллом. Он снял Карнеги-холл, пригласил музыкантов классической школы, и тем не менее все это было встречено с издевкой. Но он не отступался, и кое-кто начал упоминать о его новых работах с уважением.

Чем дольше тот, другой, мир оставался невидимым, тем больший страх он испытывал.

Подобно Ахаву, он знал, что его кит ушел под воду, но он твердо решил быть рядом, когда этот великий представитель китовых вновь всплывет на поверхность. Кит может погружаться стремительно, преодолевая толщу воды, слой за слоем, с поразительно высокой скоростью. Там, в темных глубинах, он выжидает, чтобы потом ринуться вверх и, пробив гладь воды, ворваться в империю воздуха, будто наступил конец света.

Этого Ормус боялся больше всего. В 1984 году он опубликовал свои мысли в международных изданиях и был незамедлительно приписан публикой к разряду свихнувшихся рок-звезд.

Больше всего меня беспокоит ощущение хрупкости ткани нашего пространства и времени, писал он. Я чувствую, как она изнашивается. Может, у мира силы на исходе и он движется к предначертанному ему концу. Возможно, он развалится, как скорлупа, и его место займет выставленная на всеобщее обозрение великая гранитная истина другого мира.

Может быть, другой мир — это не что иное, как следующий мир, не нечто сверхъестественное, не жизнь после жизни, а просто мир, который придет на смену нашему сегодняшнему. (Я вполне убежден, что, когда границы наших научных знаний расширятся, мы сможем объяснить подобные феномены, избегая религиозных предрассудков. Это просто новый аспект реальности.)

Возможно, наш мир всего лишь видение, представшее чьему-то нарушенному зрению.

Я сам не знаю, что говорю. Но я знаю, что есть опасность конца, прекращения существования. Я знаю, что мы не можем доверять нашей разрушенной планете. Есть иной космос, сокрытый от нашего взора, залегший на дно. Когда он ворвется в нашу реальность, он может просто сдуть нас, как будто нас никогда и не существовало.