Земля под ее ногами

Разрушения слишком велики, нам нет спасения. Видите ли, эту дверь, щель эту, заклинило. Мы можем видеть сквозь стекло, пока еще, какое-то время, можем прокричать какие-то сообщения, вот как сейчас, но мы больше не можем проходить сквозь эту дверь и быть рядом с вами. Каким безумием было полагать, что время нашего свободного познания, наших блаженных путешествий между вселенными никогда не кончится! Может быть, мы могли бы прийти к вам как беженцы, кое-кто из нас теперь высказывает такую мысль, а некоторые говорят, что, когда род пресекается, с ним кончается всё. Всему должен наступить конец. Нам конец.

Мы останемся лишь отблеском света в ваших глазах, тенями в создаваемых вами образах. Парящими очертаниями, уходящими в никуда, после того как исчезнет земля, твердая земля под нашими ногами.

(Видеоизображение начинает деформироваться. Теперь звук и картинка как будто смазаны. Изображение прыгает и дергается, слышится треск и гудки. Женщина говорит громче.)

Давно, в самолете, я разговаривала с вашим другом — я говорю о мистере Каме, об Ормусе! Когда она, Мария, подошла к нему, я сначала подумала, что он, возможно, тоже один из нас. Вы слышите меня? Я думала, что он пришел с нашей стороны! Но это было не так — не так, — это было просто ее безумие: я хочу сказать, что она живет в вымышленном мире, мире фантазий! — бедная девочка.

Шум. Треск. Грохот.

О боже! — Господи! — Он рвется на части, он рушится! — Такой тонкий, такой хрупкий! — Он недостаточно прочен. — Скоро все мы станем просто вашим вымышленным миром.

(Мне становится все труднее разглядеть женщину сквозь «снег» на пленке, а шумовой фон не дает расслышать ее слова. Она кричит, то появляясь, то исчезая, кричит изо всех сил. Ее голос обрывается, слышится вновь, опять теряется, как при плохой связи сотового телефона.)

Послушайте! Она влюбилась в него! — по-настоящему — она неплохая девушка — мы неплохие люди — наш мир так же прекрасен, как ваш, — но его любовь — любовь Ормуса — к этой женщине — Марии было очень трудно это вынести. — Вы слышите меня? — Это то, что Мария хотела вам сказать. Это ее последняя просьба. — И моя тоже. — Позаботьтесь о нем. — Мы погибаем. — Вы слышите меня? — Не дайте ему погибнуть.

…ПОМОГИТЕ ОРМУСУ…»

Здесь запись обрывается окончательно. Снежная буря стирает изображение. Я представляю себе, что вижу конец света. В пляшущих пятнах на пленке мне чудятся падающие небоскребы и заглатывающие чужую землю океаны. В шипении и грохоте «шума» мне слышатся стоны погибающего человеческого рода, предсмертные хрипы другой Земли.

На пленке появляется что-то новое. Снежная буря утихла. Ее сменило изображение куклы, сидящей на стуле, на коленях у нее — круглое зеркало, в котором отражается прямоугольное, а в нем — отражение другой куклы.

Я провожу большую часть дня наедине с моими куклами и их видеоизображением. Я думаю о Марии и ее наставнице, об их истории и обо всем, что растаяло в воздухе. Мне приходит вдруг на ум глупая аналогия, сцена из фильма: Супермен в своем личном ледяном дворце на Северном полюсе соединяет кристаллы, вызывая к жизни своих давно умерших родителей, обреченно-спокойную, невозмутимую пару, которая делится с ним мудростью исчезнувшего за дугой времени мира. Взбалмошная, психически неуравновешенная Мария, с ее кое-как нацарапанными посланиями, и другая моя гостья, дама без имени, сдержанная, с достоинством смотрящая в лицо смерти, — я их едва знал — они были всего лишь гостями, пришельцами из какого-то кажущегося знакомым места, попавшими в наше сознание неким невообразимым путем, — и все же я глубоко потрясен их гибелью. Я пытаюсь понять, что все это значит. Наконец прихожу к выводу: несмотря на то что я… мы не знали их, они нас знали, а каждый раз, когда исчезает кто-то, знающий нас, мы теряем одну из версий себя. Себя таких, какими нас видели, как нас оценивали. Любовник или враг, мать или друг — нас создают люди, знающие нас, и их разное знание, подобно инструментам ювелира, высвечивает разные грани нашего характера. Потеря каждого знающего тебя — это шаг к могиле, где все версии смешиваются и превращаются в ничто.

Это заключение возвращает меня обратно к Вине, к которой до сих пор ведут все пути-дороги моих мыслей. Она так хорошо знала меня, я настолько был под властью ее версии меня, что это скрепляло мое многоликое «я», не давая ему распасться. Чтобы сохранить рассудок, мы выбираем между различными, взаимоисключающими определениями самого себя — я выбрал ее определение. Я принял имя, которое она дала мне, ее критику и ее любовь и назвал получившееся — я.