Земля под ее ногами

Следом за Ормусом я преодолеваю сверкающие белизной необъятные пространства, и наконец мы сворачиваем за угол; белая дверь, для звукоизоляции обшитая специальным материалом, распахивается и снова закрывается, и неожиданно я оказываюсь в уменьшенной копии Центра управления полетами из фильма «Управление миссией. Хьюстон»: все четыре стены в огромной студии звукозаписи сверху донизу увешаны мониторами, посередине — пульт управления космической одиссеей: компьютерные базы данных, столы, где осуществляется волшебство аудио- и видеомикширования, клавишные инструменты «Ямаха», «Корг», «Хэммонд», «MIDI-B» и пара белых крутящихся стульев.

На всех экранах — а их, пожалуй, штук триста — вертятся и надувают губы двойники Вины. Звук выключен; от трех сотен раскрывающих рот и скачущих не-Вин кружится голова. Если мне для серии фотографий нужна модель, очень похожая на Вину, — а это так и есть, — я, похоже, пришел туда, куда надо.

По сей день меня не перестает удивлять, какой доход приносит рок-музыка. Даже в голове не укладывается, сколько денег нужно, чтобы иметь такую квартиру, оборудовать в ней оснащенную по последнему слову техники аудио- и видеостудию, превосходящую по своим пиксель-миксельным возможностям все аналоги, — ведь если ее перепрограммировать, то вполне можно использовать в качестве системы наведения для ракет средней дальности, — нанять армию специалистов, чтобы отследить и записать на пленку каждый шаг сотен и сотен двойников Вины. Трудно себе представить и немыслимую роскошь получать все что захочешь, едва вымолвив слово, в полной уверенности, что все будет тотчас исполнено, а ты даже не заметишь, сколько это стоит.

Каково это, получать мир на блюдечке, а?

Когда в голове проясняется, начинает щемить сердце, и не только от жалости к себе, но и к Ормусу тоже. Одержимость — это проявление скрытой боли. Я понимаю, что до этого момента я не воспринимал его записку всерьез. Для меня это была лишь мольба утопающего о помощи; мне и в голову не пришло, что ее можно понять буквально. Теперь, следя взглядом за этими подделками под Вину, я понимаю, что он действительно верит, что одна из этих жалких подражательниц — настоящая, любимая нами бедная раздавленная Вина, восставшая из своей могилы-пропасти и поющая старые хиты ковбоям, бойцам милиции, а может, и «унабомберам»[350]. И пропойцам в Гранд-Айленд, штат Небраска, или в других таких же шумных центрах музыкального мира.

Затем Ормус садится за пульт управления, говорит: Посмотри-ка на это, — нажимает на переключатели — и вот она, сияет более чем с трехсот экранов. Он жмет на звук — и я тону в ее восхитительном, ее неподражаемом голосе.

Вина. Это Вина, возвратившаяся из мертвых.

Не тебе решать, поет она. И снова, и снова, когда старая песенка устремляется к своему концу: Нет, это решать не тебе, не тебе, не тебе. Ее голос — новый и такой до боли знакомый — творит с мелодией что-то невероятное, вытягивая и закручивая звук, привнося в нее джазовые нотки, — так Вина пела, когда бывала в праздничном настроении. В кульминации песни она даже подражает Элле:

Be-bop! Re-bop! Rreee!
Skeedley-ooh!
Oh, mam'! Rama lam'!
There's nothin' you can do…
Wo, pop! De-dop!
Mop! A-lop-a-doo!
Oh it's not, no no not, whoo whoo
Not up to you.
Oh, yeah…

Невидимая толпа безумствует. Она улыбается: это Винина улыбка, способная осветить собой самый темный зал. О, Вина, Вина, думаю я. Откуда ты взялась, это невозможно, ты умерла. Три сотни Вин окружают меня, они хохочут и кланяются.

— Я не помню это выступление, — заикаясь, лепечу я. Что это? Старая пиратская запись? Что это за сумасшествие?

Но я вижу дату на пленке. Запись сделана меньше недели назад. И еще я вижу, что хоть это и Вина, вся до мельчайших подробностей, но все-таки она странная, как будто воссозданная из множества Вин, и такой она никогда не была. Ее крашеные рыжие волосы подобраны вверх, словно бьющий фонтан — это навсегда отпечаталось в моей памяти, — что-то вроде хохолка диснеевского дятла; на ней сверкающее золотое бюстье и кожаные брюки, в которых Вина была во время последнего выступления, но этой женщине не за сорок, это не зрелая певица, решившая вернуться на сцену с сольной программой. Этой Вине не больше двадцати лет. Руку ее, однако, украшает кольцо с лунным камнем.

Повернувшись к Ормусу, я вижу слезы в его выцветших глазах.

— Я так и думал, — шепчет он. — Я знал, что это не просто мое воображение.

— Как ее зовут? — спрашиваю я и замечаю, что тоже перешел на шепот.

Он протягивает мне тонкую белую папку.

— Мира, — закашлявшись, отвечает он. — Теперь она живет под этим именем.