Земля русская

Может быть, оно и так. Скорее всего так. Но вот чему я дивлюсь: настоящие и художник и плотник начинают судить о работе другого не с того, что не вышло, а с того, что удалось. Не потому ли, что они не только знают, как это делается, но и умеют делать?

Самые рьяные критики — многознайки-неумехи.

РУЖЬЕ

На задворках грохнул выстрел, и в деревне суматошно закричали вороны.

Выстрел ударил еще раз, через минуту — дуплетом. Небывало! В Усть-Дёрже никогда так не стреляют, хотя в каждой избе есть ружье. Да и в кого стрелять? Мы знаем наперечет всю живность, что водится по берегам Волги и Дёржи. Весной на жнивье токовал тетерев, а в кустах прятались две тетерки. Зимой за околицей в одном и том же месте перебегает дорогу заяц-беляк. Нынче в устье Дёржи впервые остались на лето три утки. Ну еще лоси, этих много, но до открытия охоты еще далеко.

А выстрелы все бухают, перелески отзываются стоном-эхом.

Я выхожу на улицу и вижу по-городскому одетого мужчину. Вечером он приехал погостить. У него своя машина, новенькое с вертикальными стволами ружье, охотничий билет и много пороха. Он вырабатывает навык, бьет навскидку по воронам, а разогнав ворон, лупит по воробьям и синицам. Ему нужна движущаяся цель. А в сущности ему ничего не надо. Он просто купил ружье.

Тупая бессмысленность ходит по задворкам и лупит во что попало. Ружье куплено…

ИВАН-ЧАЙ

Цветет иван-чай. Под легким ветром качаются над старой траншеей сиреневые султаны. Но почему их так мало? Помню, рос иван-чай по всей траншее, а сейчас… что-то похожее на уцелевших после боя солдат: сошлись в кучку, поднялись в рост и склоняют головы над павшими товарищами.

Недели две назад я стоял тут, удивленный странной картиной: заросли иван-чая напоминали стадо невиданных длинношеих птиц. Растения росли прямо и вдруг согнулись, поникли, окрасились на сгибах в неестественный кроваво-красный цвет, но готовые зацвести метелки, собрав последние силы, чуть поднялись — и получились грациозно изогнутые гусиные шеи. Я подумал, что повинны поздние холода, это они чуть не побили иван-чай, и даже восхитился удивительной картиной фантастического стада гусей, бредущего краем поля неведомо куда. Вспомнил, что один добрый русский писатель назвал иван чай мужественным цветком: он первым приходит на пустыри и пожарища, заселяет их и, создавая тень, спасает от жары и морозов крохотные семена берез, принесенные сюда ветром.

Сейчас же, когда иван-чай зацвел небольшим островком, я понял, что не холода побили его, а всесильная химия. Самолет опыливал посевы ядами, пожег опушки леса и убил мужественный цветок. Растения, напоминавшие стадо удивительных птиц, погибли. Над бурыми сухими зарослями укором равнодушию и торжеством неистребимой красоты высится цветущий островок.

На старой траншее действительно шел бой, бой беззащитной красоты и всесильного равнодушия. Красоту победили, но не истребили.

ОДУВАНЧИК

Отцвел одуванчик… Стоят белые пушистые шарики на длинных ножках. Поляна будто белой пряжей заткана. Ветер срывает с шариков крохотные парашютики и уносит неведомо куда. Красиво.

Но вот прошел дождь, обил парашютики, белая пряжа скаталась в грязную суволоку — и кончилась краса одуванчиковая.

…Все в жизни мимолетно. Отцвело, созрело — и поглядеть не на что. Любоваться другими будут — не тобой.

СТАДО ИДЕТ

Через прибрежный березовый лесок пастухи гоняют стадо на пойму. С грибной кошелкой я выхожу навстречу и встаю обочь тропы под березой. Зрелище идущего стада завораживает.

Сперва возникает глухой неясный шум. Его улавливаешь скорее ногами, чем ухом, — земля передает тяжкую мерную поступь. Через минуту в притуманенном березнике возникают очертания крупных сильных животных. Коровы идут набитыми тропами, одна за другой, они все одной масти — светло-палевые сычевки, комолые, тонконогие, поразительно красивые в легком мареве густых белых стволов. Вокруг все неясно, расплывчато, палевые пятна возникают, приобретают очертания коров и растворяются, только дрожь земли четка, материальна, она катится упругим валом, наполняет лес, заглушив звонкий стук дятла и флейтовый свист иволги. Один могучий гул царствует в лесу, и мне начинает чудиться, что это не я, человек двадцатого века, наблюдаю мирных коров, а мой дикий предок, выйдя на сбор съедобных кореньев, встретил стадо вольных буйволов и остановился, пораженный их мощью. Воображение так сильно, что я впрямь начинаю верить, что в моих генах закодирована вся память человечества.

Стадо прошло, все стихло, остался запах молока, теплого дыхания, разгоряченных тел, я вдыхаю его с чувством уверенного в своей силе и довольного своим трудом хозяина. Но после прохода стада у меня почему-то пропадает охота собирать грибы, и я возвращаюсь домой с ощущением неясной потери.

ПРИМЕТЛИВОСТЬ

Бабка Груня пришла попросить таблетку от головной боли и засиделась. Рассказывает:

— Вот я нынче выгадала: картошку посадила глыбко, очень она у меня семейная уродилась.