Земля русская

Я, бродя по лесу, задумался: почему и сосна, и береза, и черемуха, и дуб, и рябина воспеты в стихах и песнях, а о вересе — ну хоть бы слово! Отчего так? За малый ли рост, за невзрачность, за скромное цветение обошли его?

И вот получается: входя в лес, любуемся мы мачтовой стройностью сосен, белизной берез, могучей силой дубов, яркими гроздьями рябины, а вниз, под ноги, на невзрачный кустик можжевельника и не взглянем. Вспоминаем о нем, когда кадки выпаривать надо.

СМИРЕНИЕ НЕ ПОКАЗАНО

Не всегда осень золотая, случается и гнилая.

Нежарко, Небо глухое, серое. Воздух так насыщен влагой, что над землей висит водяная пыль. Ветра нет, изморось держится на восходящих теплых потоках, копится в крохотные капельки-шарики, они набухают, тяжелеют и время от времени сыплются нудным моросящим дождем. Трава, деревья, постройки впитывают влагу и тут же испаряют ее, она снова легким туманом поднимается ввысь, конденсируется и опять выпадает дождем. С утра до вечера идет этот надоедливый круговорот, и все начинает гнить: старые деревья, столбы, сено в скирдах, стены и крыши изб, а пуще всего хлеба.

Созревшая рожь никнет к земле, зерно в неживом уже колосе преет и начинает прорастать. Надо торопиться с жатвой, но машины не умеют убирать мокрый хлеб. С горькой думой смотрит на хлебную ниву земледелец — он бессилен. Нужен ветер, который разогнал бы сырую дремотность природы, нужно солнце, которое высушило бы хлеба, а их нет, все серо, мокро, неподвижно…

Может быть, природа затем и насылает гнилую осень, чтобы не забывали люди, сколь сложен и героичен труд земледельца. Потому героичен, что не смирится человек с непогодой и хлеб все-таки уберет. Земледельцу смирение не показано.

МИТРЯИ

Над Волгой, на косогоре, росла березовая роща. С некоторых пор повадился ходить в нее топор, и роща начала редеть. Нынче я не узнал ее: спилены последние рослые деревья, остался по обводу, словно реденький венчик вокруг плеши, кривой, обломанный подрост. Роща сведена.

Свел ее Митряй Сухарев, безалаберный мужик, лет пять назад уехавший из деревни. Он купил в городе дом и каждую зиму приезжает сюда за дровами. Он берет трактор «Кировец», созывает толоку, вкатывается в рощу и кромсает бензопилой. Он не едет в лес, где отведены дровяные делянки, он катит в рощу: и дорога гладкая, и платить не надо, и ехать — минуя деревни — не остановят. Митряй тут свой, знает, где что растет, где что стоит и лежит, и хотя свой-то он «бывший», однако считает за право брать как свое. И вот что еще удивления достойно: став «бывшим», берет он без меры и без думы.

Впрочем, не мною замечено, что у таких митряев, бывших деревенцев, весьма безжалостное отношение к родным местам. Вырубая рощи на дрова, вычерпывая рыбу, обдирая ягодники, вытаптывая грибницы, митряи словно бы мстят земле за потерю того, что когда-то имели, к чему относились с бережением и расчетом. В то же время митряи не прочь умилиться знакомой березке на косогоре, речному плесу, где бесштанными мальчонками ловили пескарей, повздыхать над опустевшей улицей и заросшим бурьяном подворьем. Сентиментальность и безжалостность — не есть ли это те горькие семена, которые кинула на прощанье в душу человеку родная покинутая земля?

ЖУРАВЛИ

Вечером шел дождь, а под утро мокрую траву схватило морозом. Идешь пожнями — будто по хрусткому морскому песку.

Знобкий ветер поселился в лесу, бродит меж сосен с разгульным свистом. Протяжно и печально шумят сосны — прощаются с летом.

Я стоял на опушке и слушал прощальную песню леса. С неба упал журавлиный крик. Птицы летели строгим клином, и вдруг строй рассыпался, заметался беспорядочно над Усть-Дёржей.

Что случилось в чистом небе? Отчего так странно тревожно закричали журавли?

Однако не долго в стае был беспорядок. Птицы построились в круг и минут десять кружились над Волгой. Уж не справляют ли они ритуал прощания? — подумал я. Да нет, скорее всего, увидели слияние рек — Волги и Вазузы — и засомневались: какой держаться? Покружились, поспорили и вспомнили: Вазуза ведет к Днепру, Днепр — к Черному морю. Давным-давно ходили этим путем славянские челны из Владимира в Киев…

У птиц дороги неизменные, а человек торит новые. Но когда доведется ему ступить на старую, брошенную и забытую, делается отчего-то грустно, и он слагает песню о журавлях.

Песни о журавлях, как осенний птичий крик, веселыми не бывают.

ПОСЛЕДНИЙ ЛУЧ

Сижу у края поля на куче валунов и смотрю, как уходит последний день золотой осени.

На пригорке, вычеканенная из красной меди и старой позеленевшей бронзы, стоит березовая роща. Низкое солнце бьет прямо в березы, а за ними грядущим ненастьем поднимается серо-фиолетовая туча. Перед собою туча гонит журавлиную стаю. Птицы устало машут крыльями, кричат протяжно и тоскливо.