Земля Сахария

Но никто не смеется. Мавр сжимает губы. Поле все еще пышет жаром. Пако стягивает сапог. Небо затянуто тучами. Хоть бы дождик пошел!

— Вижу: огромный столб огня. — Папаша продолжает свой рассказ.

— А все ушли в цирк, ну, дальше? — торопит Дарио.

— Точно, приятель, все ушли. Я один-одинешенек, стою и смотрю. Ладно, я тогда говорю себе: Пабло, ты должен погасить пожар. Хватаю мачете и начинаю копать. Копаю, копаю и вдруг гляжу — огонь совсем рядом со мной. Бегу по меже и поджигаю с той стороны встречный. Надо знать, как его направить. Я-то знал, потому что один раз, когда я гостил у родственников в Сагуа…

— Черт возьми, Папаша! Ну как ты рассказываешь? Бормочет, как попугай! — Пако почесывает ногу в рваном чулке.

— Сами-то вы хороши! Ничего не знаете, ничегошеньки! Сидите в своей Гаване, словно какие-нибудь буржуи. Ну-ка, скажи, тебе когда-нибудь раньше приходилось тростник рубить? А?

— Бог миловал.

— А есть без ложки?

— Ладно, ладно. Нечего хвастаться, здесь всем одинаково достается, все мы, как Иов, маемся.

— Как кто?

— Иов… Был такой. В Библии.

— В такие штуки я не верю. Это дело священников. У нас в деревне был священник, так его прозвали Керосин. Вечно, бывало, пьяный. Я помню, один раз…

— Ради бога, хватит, Папаша! — Дарио поднимается с камня, на котором сидел.

— Да, здорово Папаша пули льет.

— Что теперь будем делать? — спрашивает Мавр.

— Надо подождать Арсенио, он поехал сообщить о пожаре, — отвечает Пако.

— Я, пожалуй, пойду встречу его по дороге, — заявляет Дарио.

— И я с тобой, — предлагает Мавр.

— И я, — откликается Папаша.

— Почему не подождать его? До лагеря километра два. Только устанем, и все, — замечает Пако.

— Оставайся, если хочешь. А я пойду.

— Ладно, ладно. Я тоже с вами.

Отправляются в путь. Небо постепенно темнеет. Ветер порывами дует в спину, осыпает пеплом. На тропинке — следы волов, выбоины, камешки, трава… Родная, освобожденная земля. Звенят москиты, тучами вьются над головой. По обеим сторонам — поля сахарного тростника. Посреди дороги — дерево. Они останавливаются. На коре вырезано ножом: «Здесь был Певец. Апрель 1965. Мы победим». Они вырезают тоже: «Здесь были Папаша, Мавр, Пако и Дарио. А еще — Томегин и Фигаро». Идут дальше.

Папаша насвистывает единственный известный ему блюз: «Ну до чего же чудно́ в раю». Мелодия Бородина, Папаша ее выучил, когда работал в казино. Портрет Папаши поместили в журнале «Ревю», да, да. Но никто больше не слушает рассказов старика. Все устали. Образы прошлого преследуют Папашу: два огромных негра в роскошных восточных одеждах выносят на открытую эстраду «Тропиканы» паланкин. В паланкине — знаменитая танцовщица Бренда. Цветные прожектора освещают могучую фигуру высокого негра в белой набедренной повязке. Опахалом из синих перьев негр медленно обмахивает стройные ноги Бренды, виднеющиеся из-за бисерного занавеса паланкина. Он не сводит глаз с белых прекрасных ног, луч прожектора скользит по его торсу, по мускулистым рукам, обвитым оранжевыми лентами, негр все машет опахалом, а перламутровая богиня любви начинает свой сладострастный танец. Да ну! Кривляние, фарс, театр!

Там был еще один негр, он приближался с улыбкой к танцовщице, она протягивала унизанную перстнями руку, выходила из паланкина и на какой-то миг оказывалась в черных объятиях… Так вот, этот второй негр встретился как-то Папаше и предложил работу в «Тропикане» — роль в новом ревю, где как раз требуются два рослых негра, чтоб все получалось в точности, как в сказках «Тысячи и одной ночи». Папаша сперва отказался, все это ему вовсе не улыбалось, потому что того негра не зря прозвали Цветок Коварства, и Папаша не хотел впутываться во всякие истории. Однако место было выгодное: работать вечерами, плата хорошая. Дела по перевозке мебели шли совсем плохо. Папаша согласился и стал артистом, танцовщиком-профессионалом. Папаша выносил Бренду на эстраду в течение трех недель, на четвертую его приняли за Цветок Коварства, и пошла потеха — дрались прямо на эстраде. А на следующий день Папаша прославился на весь мир — его фотографию поместили в журнале «Ревю». Только лучше об этом не рассказывать. Подумают, пожалуй, что и Папаша такой же, как Цветок Коварства. Так и быть, расскажу немного по-другому. Старик снова начинает насвистывать ту же мелодию.

Пако с трудом догоняет Дарио. Они идут впереди всех.

— Потерпи немного, — говорит Дарио. — Устал?

— Да, порядком. Это хуже, чем я думал, — отвечает Пако. — Ну а ты? Как тебе работается с Папашей? Обгоняет он тебя?

— Когда как. Каждый делает сколько может.

— Ты сколько срубаешь?

— Наверно, по сто пятьдесят или около того.

— А я даже до семидесяти в день не дотягиваю. Не получается. Мне кажется, я был бы полезнее в другом месте. А? Как ты думаешь?

Дарио не отвечает. Оба немного запыхались от быстрой ходьбы.

— Я так говорю, потому что… Можно служить родине по-разному… Ну и жара! Я-то, конечно, ничего, только… В конце концов, если на то пошло, я же счетовод. Ты-то знаешь. И я не привык… Давай отдохнем немного.