Земля (сентябрь 2007)

Евгения Долгинова

* БЫЛОЕ * Александр Борисов Будни экспроприации

Сцены из деревенской жизни 20-30-х годов прошлого века

Крестьянин Александр Борисов - свидетель и участник «великого перелома». Воспоминания, фрагмент которых мы предлагаем вниманию читателей, он писал, по-видимому, в эмиграции. Законченную рукопись Борисов прислал Александру Солженицыну. Теперь она хранится в Москве в архиве Библиотеки-фонда «Русское зарубежье».

Родился я в 1907 году, 28 сентября по старому стилю. Будучи десятилетним мальчуганом, я встретил первую страшную кровавую зарю 1917 года. Весть о свержении царя дошла до нашей маленькой деревушки Каменки, когда в Москве и Петрограде рекой лилась кровь и от выстрелов «Авроры» содрогалась земля. Почувствовав запах крови, голытьба деревни, как ядовитая змея, заворочалась и зашипела, выползая на улицы, демонстрируя и митингуя с неграмотно написанными на красных полотнищах лозунгами «Да здравствует революция», «Вся власть Советам», «Фабрики рабочим, земля крестьянам» и т. п., и самым главным и дорогим и долгожданным, отхаркнутым Лениным: «Грабь награбленное». Между демонстрантами, меся грязь, шныряли мы - школьники, получая подзатыльники. Жители деревни со страхом, насмешливо и испуганно, смотрели на причуды этих событий.

В селе Большая Дмитриевка, в двух-трех километрах от нашей деревни, организовался штаб коммунистических палачей во главе с комиссаром Загуменным, который свою кровавую работу исполнял по ночам, вылавливая «контру» из окружающих сел. Жертвами его были торговцы, частники, которые имели участки земли, купленные ими у государства в вечное пользование. Первой жертвой из нашей деревни был лавочник Константин Яковлевич Елистратов, по-уличному «шорник», интеллигент и добряк, статный, высокий, всегда прекрасно одетый, с волнистыми черными волосами. Его вызвали в штаб ночью и прямо в помещении штаба зарезали, ударив сзади кинжалом. Кого и сколько было расстреляно и заколото штыками из других сел и деревень - не знаю, но ужас и страх объяли всех жителей деревень и сел нашего Больше-Копенского района. Помрачнела и покрылась мраком жизнь сел и деревень. Карательные отряды и штабы вырвали из населения лучших людей и тружеников.

Это было только начало. Затем военный коммунизм и железная метла опустошали дворы и амбары. Карательные отряды были переименованы в продотряды, которые, шествуя от двора до двора, от амбара до амбара, от гумна до гумна, вооруженные винтовками и железными щупами, выискивали запрятанный хлеб и уводили скот. На всех дорогах были заставы вооруженных продотрядников, задерживавших ехавших в города крестьян, возы которых протыкались железными щупами и направлялись в штабы, где все изымалось, и мужик с пустым возком возвращался домой. Это было время военного коммунизма, когда большевики, грабя и убивая людей, восстановили против себя население провинции. То там, то сям начались бунты и погромы.

Большое и богатое село Кресты, доведенное грабежом и убийствами до отчаяния, подняло восстание. К нему присоединились еще несколько сел и деревень, которые ловили своих коммунистов и убивали их. Вступившиеся за них вооруженные продотряды тоже окружались восставшими и уничтожались. На выручку им прибывали коммунисты, стянутые со всего района. Образовался настоящий фронт. Борьба крестьян продолжалась целую неделю. Прибывший из Саратова отряд красногвардейцев принудил крестьян к сдаче, и восстание было разгромлено, его участники выловлены и расстреляны.

Ни на базарах, ни на большом саратовском крытом рынке невозможно было найти ни овощей, ни фруктов. За черным сырым хлебом стояли огромные очереди. На витринах мясных магазинов лежали окороки мясных изделий, сделанные из дерева и подкрашенные под цвет мяса. Против завода, где я работал, в погребах-складах гнили овощи и фрукты. Испарения, выходившие через дощатые трубы-вентиляторы, своим смердящим запахом душили пассажиров трамваев и поездов, которые проходили неподалеку. На постройке новой ж. д. ветки, идущей от Саратова к Увеку, работали арестанты-крестьяне, мужчины, женщины и девушки, охраняемые усиленной стражей. В бараки, в которых они жили, ежедневно мимо нашего завода под усиленной охраной гнали колонны арестантов из раскулаченных деревень, полураздетых, полуразутых, пугливо, с тоской и слезами смотревших по сторонам и вздрагивавших от грубых окриков стражи. Проходя по узкому мостику, переброшенному через ж. д. полотно, и поравнявшись с одним стариком из колонны, я коротко спросил: «За что?» - «За какую-то политику», - был ответ исхудавшего и сгорбленного старика.