Земля (сентябрь 2007)

Т.Т. Ну, извините, вы сейчас просто Пригова взяли и определили: его поэзия вот именно что глуповата, темна и ничтожна, но ей без волненья внимать невозможно. Вы только что прочертили оси абсцисс и ординат русской поэзии, и Дмитрий Александрович в нее, в поэзию, точно, как леонардовский «человек», ложится, полностью вписывается.

А.Т. По-моему, это вы сейчас отрицаете Дмитрия Александровича, а не я. Он жил в советском-постсоветском мире, где все звуки искажены, а знаки сдвинуты, - так, по крайней мере, ему казалось, и, как Деготь, закрыв глаза, заткнув уши, он искал свои смыслы. Хотя бы для того, чтобы не слышать заезженной пластинки. А мы берем и ставим именно ее. Он же плевать хотел на все эти пушкинско-лермонтовские неуловимости. Они были для него советские и постсоветские. Всему можно внимать без волненья. Страстей нет, они пародийны и должны быть изгнаны, остался один милицанер.

Т.Т.

Вот и ряженка смолистая
Вкуса полная и сытости,
Полная отсутствья запаха,
Полная и цвета розоватого.
Уж не ангелы ли кушают ее
По воскресным дням
и по церковным праздникам
И с улыбкой просветленной какают
На землю снегами и туманами

По-вашему, это не поэзия? Пробросаетесь!… Это зрелый капитан Лебядкин! Была у него муза, она в нем жила, она была его двигатель.

А.Т. Двигатель? Это вы чудесно оговорились. Двигатель ведь не приговское слово, а блоковское. У Блока он был. Простим угрюмство - разве это сокрытый двигатель его? Он весь - дитя добра и света, он весь - свободы торжество!

Т.Т. Но Пригов же дитя, правда?

А.Т. Да, но он никогда бы так про себя не сказал. «Добра и света», «свободы торжество» - это для него невозможные, убитые, скомпрометированные слова. И, как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова. Он кривой, косой, калечный, герой нашего времени, и все вокруг такие же. Это - данность.

Т.Т. В нашей кривой, косой, запутанной, пьяной, блевотной, с покосившимся заборами - от Гоголя до Венички Ерофеева - жизни можно быть поэту, который этой жизни соответствует? Который «по низу прошел»? Не «летят вальдшнепы на вечернюю тягу», и не «лебеди над синим морем» - съедены и вальдшнепы, и лебеди. Но в лесу, под корягой хоронится мелкая, наша родная нечисть - должен у нее быть свой поэт? Должен. Наш родной, простой общерусский человек, поволжский черемис, чуваш, зырянин или мордва какая должны иметь свой голос? Должны. Кикимора, - какой народ сейчас кричит кикиморой? Наши братья славяне - из бывшей Югославии, например - могут выть волком или рыкать львицей, но кикиморой уже никто из них не кричит. Там курорты, там почти Италия, какая уж там кикимора… Только наши финно-угорские народы - Поволжье, Урал…

А.Т. Хорошо. Пусть будет по-вашему.?Наш простой общерусский человек всегда кричал кикиморой. Но не всегда это считалось поэзией.

Т.Т. Погодите. Секундочку. Давайте с кикиморой этой чуть-чуть разберемся. Вот живет без всякой славы средь зеленыя дубравы наш тихий, пришибленный - а временами буйный, - загадочный народ, упорно не дающий ответа на проклятые вопросы, потому что они неправильно задаются. Например: «Русь, куда несешься ты?» - ответ тут может быть только один: «На кудыкину гору». Николай Васильич для печали и красоты написал: «Не дает ответа». На самом деле дает, но такой, что «умом не понять». У народа, естественно, свои боги, всякие. Перечисляю невпопад, без иерархии: леший, домовой, русалки, Николай Угодник, байничек, кикимора, водяной, всякая бессчетная мелочь. Что-то там свое этот народ знает, у него свои тихие радости, своя поэзия - и вот эта радиация поэтическая, она, в случае Пригова, оттуда, оттуда идет. А кто это выведет, кто крикнет за народ? Кстати, крик кикиморы - в исполнении Пригова - это высокий, долгий, затихающий хохот.

А.Т. Да ведь задача поэзии была, наоборот, в том, чтобы все это не выводить. В сыртах не встретишь Геликона, на льдинах лавр не расцветет, у чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет. Поэзия была огороженным пространством. За его пределами выли, кричали кикиморой и, как Бога, чтили Николая Угодника. В сыртах и на льдинах. Не на Геликоне. Подите прочь, непосвященные, вас здесь не стояло - главный девиз от Пушкина до Бродского. Но не для Дмитрия Александровича. Его и не стояло.