Земля солнечного огня

И только суслик — их сосед — невозмутим и равнодушен. Он возвышается на бугорке посредине деревни как монумент. Толстые щеки самодовольно лежат на круглых плечах, жирные лапки благочестиво сложены на животе. И косые глаза его смотрят вдаль презрительно и равнодушно.

Ночные голоса

Впереди у горизонта темнеет рощица, справа видны скалы-останцы, слева блестит озерко, а позади — солончак. Все хорошо видно, и днем в таком месте не заблудишься. Но опустилась ночь, и все сразу исчезло. Теперь садись и жди утра. Так мы и сделали. Сидим, ждем. Темнота, тишина. Где право, где лево? Где скалы, где озеро? Не видно, куда идти.

Но вдруг, с первым ночным ветерком, пахнуло на нас пряным запахом лоха и долетел далекий свист соловьев. Значит, роща в той стороне, только теперь она стала от нас слева! Что, если пойти к ней сейчас, наставив нос на запах и навострив ухо на соловьев? А здорово бы вот так, не видя, отыскать ночью далекую рощу по соловьиному свисту!

Но раз роща слева, то солончак должен быть справа. Поворачиваю ухо вправо, прикладываю к уху ладонь. Далеко-далеко стрекочут сверчки. Так и есть, там солончак: сверчки любят селиться у солончаков!

Впереди глухо ухнул филин. Филины в пустыне живут только на скалах. Значит, скалы-останцы впереди. А позади? А позади чуть слышен гогот гусей: кто-то всполошил перелетную стаю на озере. Значит, озеро позади.

И вот опять, как и днем, известно где что. Только днем было видно, а сейчас, ночью, — слышно. Можно смело идти, не заблудишься — знай держи ухо востро.

Но идти неохота. До того хорошо сидеть на теплом песке и слушать голоса ночи. И соловьи, и гуси, и филин, и сверчки — и всё сразу! Не часто бывает в пустыне такая роскошь.

Поджаренная злость

Раз услыхал я в песках странное шуршание и потрескивание. Вот так на раскаленной сковороде сало шкварчит. Но не торопитесь в гости на угощение. Это стрекочет ночная змея эфа. Она слышит шаги и предупреждает: проходи мимо! А замешкался — «сало на сковородке» зашкварчит громче и злее. «Эфа поджаривает злость», — говорят ловцы змей. И когда злость у нее поджарится и накалится, станет эфа тыкать головой в вашу сторону, стараясь клюнуть в ногу.

Глоток тумана

Сырой туман наплыл на саксаулы. Сучки и ветки покрылись сизым налетом — как холодное стекло от дыхания. Потом налет обособился — бисеринками. Бисеринки взбухают, коснувшись друг друга, сливаются, как капельки ртути, и вот уже скользят по сучкам серебристые змейки, глотая на ходу друг друга и раздуваясь.

На всех сучках повисли блистающие созвездья. У самого носа агамы набухла звезда с горошину. В ней мир вверх ногами: небо внизу, пески сверху. Агама долго смотрела на дрожащую от страха каплю, потом раскрыла сухие губы и проглотила перевернутый мир.

Геккон строит баню

Чуть припечет весеннее солнце — все скорей торопятся согреть окоченевшее тело. Вылезают из щелей насекомыши, выползают из норок ящерицы. Кто рассаживается, кто распластывается — и все дремлют.

Сцинковый геккон тоже окоченел, ему тоже очень хочется на солнышке погреться, да никак нельзя: кожа у него очень уж нежная. Сейчас же от жаркого солнца пересохнет и сморщится. Из-за своей нежной кожи он летом и дня не видит: по ночам только из норки выходит. А на день зарывается глубоко в приятный мокрый песок.

Сейчас весной весь песок мокрый, но совсем не приятный — холодный. И получается для геккона безвыходное положение: вылезешь на солнце — засохнешь, не вылезешь — закоченеешь.

Безвыходное, так безвыходное! И вот роет геккон себе особую норку — без выхода. У самой поверхности песка устраивает удобную лежанку. Сверху сквозь тонкий песчаный потолок солнце не жжет, а приятно греет; и снизу из норы не холодком тянет, а приятной сыростью. Прямо как в бане на третьей полке: и жарко, и парком поддает!

Ящуркин нос

Чутьистая сетчатая ящурка нос не по ветру держит, а по песку. Ползает не спеша и все время тычется в песок носом. Два-три шажка — и уткнется, еще пять-шесть шажков — и опять носом в землю. И вдруг начинает копать. По самые плечи зароется и вытащит из песка гусеницу. Встряхнет ее хорошенько, проглотит, оближется и опять ползет и вынюхивает. Прямо как собака охотничья!

И ни разу не видел, чтобы напрасно копала. Вот нос, так нос — сквозь землю чует!

Свирепый скарит

Жужелица-скарит гналась за чернотелкой. Неуклюжая чернотелка ковыляла во всю прыть. А жужелица, как привязанная, ни на шаг не отставая, бежала за ней, выставив хищную челюсть, словно крабью зазубренную клешню. Чуя смерть за спиной, чернотелка в страхе скрипела: «Джии, джии!» Страшно и жутко было слышать крики жука.

Жужелица-скарит никого не боится. Тронь ее пальцем — щипнет, посади в банку с другими жуками — оставит от них ножки да рожки. Брось на песок — она не удирать кинется, а бросится прямо тебе в ноги! И будет гнаться, куда бы ты от нее ни попятился.

Но это уже не от свирепости, это от страха. Больше всего на свете жужелица боится света и солнца. Жужелица ищет тень. Ночной хищник спешит спрятаться в темноту. А самая ближняя тень для нее — твоя. И гоняется она не за тобой, а за твоей тенью.