Читаем Земля точка небо полностью

Земля точка небо

– А, значит ты просто хер нацелил, – Фернандес поднял бокал. – Нужно мое разрешение? Разрешаю.

Дело в золотой цепочке.

– Какой цепочке? – снова подала голос его девочка.

– Заткнись, – сказал Фернандес, не глядя в ее сторону. Он сбавил тон. – Слушай. Давай тише, видишь, ме-ме-ме поднимается.

Хорошо.

– Так о чем ты?

Цепочка.

– Цепочка – что за цепочка?

Зачем понадобилось красть ее золотую цепочку?

– Ее золотую цепочку? – Вернадский вскинул руки, едва не расплескав весь коктейль.

Прощаясь с Эвридикой, Фернандес незаметно снял цепочку и вернул ее себе в карман.

– Это моя цепочка, чувак, – он снова вернулся к полушепоту. – Это я подарил ее.

На вопрос Эврики, что в кармане, он сказал:

– «Не порть себе впечатление», – подтвердил Вернадский, отряхивая джинсы. – Блядь! У меня вся штанина в мороженом! ВСЯ штанина!

Мне непонятно, зачем нужно было это делать.

Фернандес поднял глаза от коленей.

– А? Мофо, ты в загоне, что ли? Ты думаешь, я каждой дырке дарю отдельную цепочку? Чува-ак… – он покачал головой и снова принялся отряхивать штанины. – Нет, я при деньгах, но блин, меня вся эта свора раздела бы при твоем подходе.

Мне сложно объяснить. Дело в том, что Эвридика – другой случай, она глупая, но добрая. Она близко к сердцу принимает такие вещи. Цепочки, внимание. И дело не в этой дурацкой цепочке, я просто хочу, чтобы он согласился: Эврика не шлюха.

– Оу, оу, стой! Стоп, стоп, стоп, – Вернадский расправил штанины и выпрямился. – Давай не будем шовинистами, правильно? Давай не трогать женщин и говорить в смысле чисто общечеловеческом.

Я молча почесал за ухом.

– Так вот, для нас обоих не секрет, – сказал Вернадский, снова взяв недопитый бокал. – Что люди делятся на настоящих , которых очень мало, и на стадо. Так?

Я промолчал.

– Мы знаем, как отличать настоящих, так? Это сразу видно, глаза там, слова, общение… Мы знаем, что мы люди, так?

Я стоял молча, слушая мычание танцпола, бьющееся в портьеры.

– Смотри, – Фернандес подошел к своей кукольной блондинке. – Вот это существо не напоминает тебе овцу?

Девушка покосилась на Вернадского, изобразила губами слово «дурак» и снова устремила холодные глаза в пространство.

– Животные! – объявил Фернандес, подняв указательный палец. – Красивое тело, простой мозг, вверху одна дырка, снизу две.

Он шлепнул девушку по тонкой руке.

– Ноль поэзии, одна физиология. Простые телесные ценности. Верно? Бе-е-е! – сказал Вернадский, нагнувшись к ее точеному ушку.

Кукольная блондинка скосила глаза на Фернандеса, открыла рот, закрыла его, вздернула подбородок и принялась выбираться из-за стола, оранжево краснея под загаром. Вернадский, ни капли не растерявшийся, скользнул девочке за спину, присел у ее другого уха и быстро зашептал что-то неслышное, упрямо гладя, растирая, теребя ее шоколадные плечи, сантиметр за сантиметром возвращая обиженную блондинку на сиденье.

Фернандес умеет не пустить. Он даже со мной проделывал такой фокус, не говоря о… ну, людях попроще.

– Животные, – Вернадский вернулся к беседе, как ни в чем не бывало. – Мы жрем курицу – нам насрать на курицу. Потому что куры тупые.

Он указал через плечо на блондинку, которая снова насупила брови. Допил коктейль и вытер рот.

– Даже так. Не животные, а просто вещи. Предметы роскоши.

Его девочка высокомерно улыбнулась. Роль вещи определенно нравилась ей больше, чем роль овцы.

– Я, наверное, пойду, – сказал я.

– Ван сек, тут есть путь напрямую, – Фернандес потащил меня в другой конец бункера, где за лиловыми кулисами открывался грязный бетонный коридор. – Спецвыход для друзей.

– Слушай, – не удержался я, когда блондинка осталась по ту сторону драпировки. – Я знаю, ты не веришь в отношения, и все такое… Но я хотел сказать, эта девочка, Эвридика, ты серьезно ей нравишься.

Опять я затеваю мелодраму.

– Бля-а-адь, – зевает Вернадский. – Что значит, «серьезно»? Типа любовь, да?

Похоже.

– Любовь, – Фернандес приложил руку к сердцу и улыбнулся своей косой улыбкой. – Это головоломка. Переделай слово «жопа» в слово «роза» за пять ходов.

Не пойму.

– Объясню на примере любви к Родине. Вот тебе мой папа, с трибуны заклинает: быдло, люби Родину. То есть, люби государство. А кто государство? Он государство! Значит, когда мой папа просит тебя любить Родину, он буквально подразумевает: стань на колени и целуй мою вислую жопу! Вот так, – Вернадский щелкнул пальцами и хлопнул меня по спине. – Ладно, ладно, возражений у тебя будет много, их у всех много, я просто говорю свое мнение, кому не нравится – заранее извините. Пока!

Он распахнул передо мной дверь, и я оказался на стоянке позади Рейва. В горячем воздухе пахло асфальтом. Стекла машин горели в закатном солнце. Я сделал два ленивых шага, и кто-то умело обхватил меня сзади, придавив мой кадык рукой и уперев под скулу жгучее острие.