Земля в ярме

Наконец, она отставила миску. Поправила солому на кровати и дырявое рядно на ней. Матус вышел во двор. Он вернулся, широко позевывая.

— Погода будет завтра как стеклышко.

— Совсем капусту засушит, никакой жалости нет у бога…

Они медленно укладывались. Было тяжело от переполненных желудков. Матусиху душило в груди, сердце колотилось часто, тревожно. Муж громко храпел. Владек стонал во сне.

Чтобы скорей шло время, она еще раз прочитала молитву. Было невыносимо жарко. «Все от этого мяса», — подумала она, и ее даже затошнило. Тем не менее она вспомнила, что надо будет вытащить несколько бураков и на ребрышках сварить борщ.

Она повернулась на другой бок. В избе посветлело, и вдруг всю ее серебряным потоком залил лунный свет, ледяной столб, упавший сквозь стекла. На нем обозначился черный крест рамы и тень стоящей на окне фуксии.

«Ну и светит! — подумала женщина и вздохнула. — Хуже спится, когда в комнате так светло».

Лапай непрестанно лаял. Этот пес мог лаять даже на тень от куста, на пошевельнувшуюся на насесте курицу.

«Надо бы другую собаку», — лениво подумала она, как думала уже, наверно, с год. А Лапай все оставался в своей будке.

Серебряный столб двигался по комнате все дальше, переходил от печки к стене, пересчитывая все щели в полу. Но когда он добрался до кровати, Матусиха уже спала тяжким, мучительным сном, полным видений и кошмаров, о которых потом не вспомнишь, — их стирает бледным пальцем рассвет, безвозвратно зачеркивая в затуманенной тяжелым сном голове.

Утром они снова ели мясо — много, жирно, вознаграждая себя за все времена недоедания. Агнешка даже свекра не попрекала, не считала каждого куска, который он клал в рот. Сытость наполняла сердца какой-то доброжелательностью, притупляла озлобление вечной нищеты и голода. Владек поминутно бегал за сарай и долго кряхтел там, но тут же возвращался к миске и опять ел.

— Ешь, ешь, — поощряла его мать. — Такая жара; того и гляди, протухнет. Надо есть, пока можно.

— Ты бы снесла кусок этой Анне, — вспомнил Матус. — Мяса много, нам все равно не съесть, а у нее там небось не всегда есть что и в рот положить.

— Снесу, отчего не снести. Она уже не живет у Банихи, знаешь?

— Ну да?

— Поссорились из-за чего-то, так Анна перешла к Игнахам, в эту клетушку у сарая.

Матус не слушал. Не слишком интересовали его эти бабьи дела. Однако вечером он напомнил:

— Ты собиралась мясо снести.

— Я уж отрезала хороший кусок, пусть и ей достанется.

Она шла, спрятав горшочек с мясом под платок. Было уже довольно поздно. Кое-где перед избами еще стояли люди и разговаривали. Лениво, спокойно после рабочего дня.

— Куда это ты, Матусиха?

— Да так, по делу.

Они с любопытством смотрели ей вслед, — Агнешка редко приходила в деревню. Незачем было. Она торопилась, ей как-то неловко было, что бежит к этой чужой, да к тому же и не хотелось, чтобы ее расспрашивали о кабанчиках, — все уж, наверно, знают, а во всех этих расспросах наряду с сочувствием всегда можно было расслышать затаенное злорадство. Что вот, дескать, это случилось именно с ними, Матусами, которые хотели быть умнее всей деревни, польстились на парцелляцию, на эти, прости господи, двадцать пять моргов песку.

Она свернула в сторону, ко двору Игнахов. В избе было уже темно, — видно, легли спать. Но из оконца приткнувшейся к сараю лачужки лился тусклый свет. Агнешка пересекла двор, как вдруг ей показалось, что слышны голоса. Она невольно бросила взгляд на оконце и остановилась, потом осторожно, на цыпочках, подошла поближе. Изнутри ее не могли видеть, там горела лампа и почти все окно заслоняла большая раскидистая гортензия, росшая в голубом горшке.

Да, она не ошиблась, там разговаривали. Она прильнула к стеклу и покачала головой. Так, так! Развалившись на кровати, лежал Янович и дымил папиросой, совсем как у себя дома. Анна сидела подле него, смеялась чему-то, откидывая голову назад, и ее белая шея выпячивалась, как у воркующего голубя. Агнешка оглянулась, боясь, как бы кто не застал ее тут под окном. Но на улице было тихо, и она опять обернулась к окну. Янович похлопывал Анну по коленям, что-то громко говоря ей, а Анна все смеялась.

«Значит, правду говорили…» — промелькнуло в голове Агнешки. Она ждала, не увидит ли еще чего, но больше ничего не было.

Горшок с мясом оттягивал руку. Она неуверенно оглянулась, не зная, что делать. Возвращаться домой ни с чем не хотелось, и она тихонько отошла от окна, а затем, громко стуча ногами, снова направилась к сараю. Кашлянула, чтобы они услышали, чтобы Янович успел хоть с кровати-то убраться. Но они, видимо, не слышали, потому что, когда она постучала, ей ответила внезапная тишина в конурке. Она постучала еще раз.

Кровать заскрипела, и послышались легкие шаги Анны.

— Кто там?

— Это я, Матусиха, откройте.

В избе послышалось какое-то движение. Потом заскрежетал ключ в замке, и Анна медленно приоткрыла дверь.

— Добрый вечер!

— Добрый вечер.