Земля в ярме

— Только я поворотил лошадь, давно уж собирался захватить этот хворост, гляжу — плавает! «Господи Исусе, думаю, теленок утонул, что ли» Вдруг, гляжу, вон оно что! Я думал, так и кончусь на месте, — в сотый раз рассказывал крестьянин из Лишек.

— Утонул, что ли?

— Ну да, утонул! Убит, видно же!

На людей пахнуло холодом. Кто-то подошел к телеге, взял рядно и прикрыл труп. Зелинская сидела на траве, мертвыми, остекленевшими глазами глядя на синие пальцы, виднеющиеся из-под рядна.

— За старостой сбегать!

— Он уже знает. Сейчас тут будет.

— В полицию дать знать!

— Это уж староста.

Белый, как стенка, запыхавшийся староста уже шел лугом. Он приподнял рядно и внимательно осмотрел труп.

— Кто нашел?

— Мартына. За хворостом приехал.

— Только я поворотил лошадь, давно уж хотел этот хворост забрать, гляжу, плавает…

Староста не слушал.

— Дня два уж, наверно, в воде лежал.

— И как только его раньше никто не нашел…

— Да кто ж сюда ходит? Мальчонки рыбу удить или выкупаться кто…

— С каких пор его дома не было? — обратился староста к Зелинской, но она не слышала. Ни старосту, ни кого другого. Только этот непрестанный ужасающий гул в голове, этот грохот огромных молотов, раскалывающих виски.

Объяснения поторопились дать другие.

— Со вторника.

— Правда, правда, и ко мне она прибегала в среду.

— Акурат во вторник и было! Только что с ним могло случиться?

— Нешто не видите? Избит весь.

— Вся голова почернела от крови.

— Боже мой милостивый, такой молодой паренек, — вздыхали бабы. — И что теперь с ихним хозяйством, Зелинских-то, будет?

— Старик ведь работать не может.

— А остальные все — мелюзга.

— Забрали бы вы Зелинскую отсюда.

— Куда! Я уж уговаривала, женщина и не понимает, что кругом делается.

— Окаменела.

Из деревни набиралось все больше народу. Мартына в сотый раз рассказывал, как было дело, и его в сотый раз слушали, будто впервые.

— И кто бы это, милые, скажите, кто?

— Может, у кого на него злоба была?

— Куда! Парень смирный, за девушками не бегал, не пьяница, не буян, не табачник.

— И что только на свете творится!

Лесяк вдруг подошел к трупу и, приподняв угол рядна, внимательно осмотрел ноги покойника.

— Ишь какие пальцы, поглядите-ка.

— Рыбы объели, что ли?

— Какие рыбы! Пальцы разорваны, страх глядеть!

— Ну, так кто же, коли не рыбы?

— Не рыбы, а собаки, — странным, не своим голосом сказал Владек Лесяк. И все вдруг примолкли. Ледяное дуновение пронеслось над толпой.

— И верно, собаки, — подтвердил старый Чапля. — С хорошими клыками собаки.

Люди не глядели друг другу в глаза, избегали взглядов друг друга. Это уже было что-то, и говорило о многом. Быть может, обо всем.

— В полицию сообщить надо.

— Ясек, запрягай, поедем в участок, — распорядился староста.

— А его забрать в деревню.

— Нельзя ничего трогать, пока полиция не приедет. Пусть лежит, как лежал. Салинский, постерегите тут. Пусть хоть и до утра, а сидеть надо. Чтобы никто ничего не трогал. Все должно быть, как было. А вы, Мартына, лучше бы остались в деревне, для показаний.

— Верно, ведь Мартына нашел.

— Да ведь все видели то же, что и я, — запротестовал Мартына. — Плавал и плавал. Точнехонько такой, как и сейчас лежит.

Староста рассердился.

— Кто видел, тот видел, а нашли вы первый. Все должно быть по порядку, а ежели завтра в Лишки за вами посылать да второй раз сюда таскать, так вам же хуже, чем сейчас подождать.

Староста двинулся к деревне, а за ним стали постепенно расходиться и другие. Салинский уселся под акацией.

— Ишь ты, гляди, сколько тут камней!

— Кто-то набросал.

— Камней тоже не трогайте. Кто его знает, как оно было.

— Сдается, что вроде так, а не иначе.

— А ты не болтай языком, когда не знаешь! Ты видел? Не видел! А узнают, что говоришь, так еще и с тобой то же случится! — ополчилась на мужа толстая лавочница.

— А я сказал что-нибудь? Чего орешь? Ничего я не сказал…

— Недоставало, чтобы ты сказал! Придет полиция, пусть она и узнает. А твое дело сторона!

— Может, сторона, а может, и нет.

Зелинская сидела съежившись, глухая и слепая ко всему происходящему. Мерно раскачивалась взад и вперед. Люди приходили и уходили, в ужасе перешептывались, пытались приподнять рядно, но Салинский строго запрещал:

— Не трогать! Староста приказал, чтобы все оставалось, как было!

— Да никто и не трогает. Что вы так заважничали?

— Староста приказал, а не я.

— Подумаешь, староста!

В деревне весь день бурлило. Все взгляды невольно устремлялись в две стороны: к видимой как на ладони лесной сторожке, белым пятном выделяющейся в роще за лугами, и в другую сторону — туда, где возвышался остшеньский дворец.

— Раз свидетелей нет, никому ничего не сделают.

— А свидетелей нет. Откуда им взяться?

— Э, случалось, и свидетели были. А сделали когда что-нибудь тем? Как были, так и есть, так и будут…

— Ну, уж так вечно не будут.

— Небось они посильней тебя.

— Это еще видно будет.

— Либо будет, либо и нет.