Земля в иллюминаторе (СИ)

Этот вопрос, заданный без перехода, был таким же неожиданным, как и все в ней. Хинта назвал имена, но она хотела знать больше. И ему пришлось рассказать, что его отец — почти чернорабочий. И тогда ее глаза на мгновение посмотрели на него без всякого выражения, или так ему показалось, ведь в коридоре царила полутьма, а он был занят тем, что стаскивал с себя свой сложный дешевый скафандр. Теперь он думал, что тогда впервые увидел другую ее сторону — ту, что со временем стала проявляться все чаще. Но тогда, да и потом, Хинта не замечал этой стороны. Он не мог сосредоточить на ней свое внимание, годами не помнил этого пустого незаинтересованного взгляда. Наверное, все дело было в том, что рядом с Эрникой было очень весело. Она успела три раза рассмешить Хинту, пока они шли из предбанника их квартиры к комнате Тави. Да и потом она не оставляла их с Тави в покое. Она приходила, приносила сладости, даже играла вместе с ними. Она была сильной, как мужчина. Хинта зачарованно смотрел, как она подхватывает Тави на руки и кружит его по комнате — а Тави в то время был уже довольно высоким. То, как Эрника играет с сыном, поразило Хинту. Каждый раз, глядя на нее, он понимал, что его собственная мать совсем не такая. Он начал испытывать тихую, болезненную зависть к Тави и к той жизни, которую видел, когда приходил к Тави. Со временем он даже по-своему полюбил мать Тави — как если бы та была второй, недостающей половинкой его собственной матери. Иногда ему казалось, что она тоже любит его, и уж как минимум ценит его в качестве единственного друга своего сына. Поэтому, когда Тави начал с ней ссориться, Хинта долго не мог его понять; из-за всего, что случилось, он не видел ее несколько месяцев, и ее образ в его воображении оставался призрачным и совершенным, словно лик какой-нибудь героини древности. А теперь она появилась здесь, и с каждым ее жестом, шагом, словом прежний тот образ разрушался. Хинта лежал, слушал этот ужасный взрослый разговор и задавался вопросом: «Неужели эта невыносимо властная часть ее натуры была в ней всегда? Неужели она была в ней даже тогда, когда в начале этого года она мило улыбалась и на кухне наливала нам с Тави сладкие напитки? И даже тогда, когда она впервые поцеловала меня в щеку?»

Лицо медика уже стало таким же холодным и злым, как лицо Эрники.

— Люди не могут прожить без медицины. А фрат не меньше зависит от работяг на полях, чем от Вас. Поэтому это бессмысленный разговор. И я еще раз прошу Вас уйти. Иначе мне придется позвать административную охрану, чтобы она Вас вывела.

Эрника презрительно улыбнулась.

— Очень безрассудно, молодой человек. Вы всерьез думаете, что охране хватит храбрости выволочь меня из здания?

— Да, — не моргнув глазом, сказал медик. Хинта испытал приступ уважения к этому человеку. Женщина продолжала неприятно улыбаться. Еще несколько мгновений она и медик сверлили друг друга взглядами.

— Мама, если ты сейчас не уйдешь, я возненавижу тебя, как не ненавидел никогда прежде, — тихо, но четко произнес Тави. Эрника перевела на сына мгновенно сделавшийся растерянным взгляд. А потом раздались крики, на этот раз совсем близко, и в коридор хлынули люди. Толпа валила, толкая впереди себя кучку из нескольких медсестер и административных охранников, которые тщетно пытались удержать ее напор.

— Она, это она! — завопила какая-то толстуха. — Почему ей можно к ее сыну, а мне к моему нельзя!?

— Видите, что Вы наделали? — сказал медик. — Устроили анархию, прикрываясь иллюзией власти.

Он повернулся и зашагал прочь. Одного из охранников сбили с ног; другие сдались и отступили, пропуская людей. Толпа потеряла свою ударную силу и рассыпалась на отдельные группки, которые торопились вперед, подгоняемые желанием скорее найти и увидеть родных.

Тави заплывшими глазами смотрел на мать.

— Я не лягу в отдельную палату, потому что здесь со мной мои друзья. Мы вместе спасли свои жизни. И я хочу оставаться с ними.

Наверное, впервые за все время Эрника посмотрела на Ивару. Мужчина лежал на спине с закрытыми глазами и молчал, словно был способен оставаться совершенно безучастным к скандальной сцене.

— Он спит?

— Нет, потому что ты не даешь нам спать.

— Раз ты так этого хочешь, я уйду. Но сначала… — Она подошла к робокаталке, на которой лежал учитель. — Я не знаю, кто Вы, и слышите ли меня, но хотела бы выразить Вам благодарность за то, что Вы спасли моего сына и его друга.

— Должен признаться, Ваш сын довольно точно описал ситуацию, — хриплым шепотом ответил Ивара. — Мы спасли свои жизни вместе. Среди нас нет того, кто мог бы гордо сказать, что это он один спас всех остальных. Что до меня, я сделал даже меньше, чем мальчики.

— Ты подхватил меня, когда я падал, — напомнил Тави.

— Вы с Хинтой тоже подхватили меня, когда я падал. Так что мы квиты.

Эрника отстранилась и на мгновение застыла — вероятно, не могла понять, как истолковать тон учителя и их с Тави «ты».

— Значит, Вы не герой.

— Времена героев, к сожалению, прошли. Я, в меру своих возможностей, обычный человек.