Земля в иллюминаторе (СИ)

Ивара улыбнулся и покачал головой, а потом почему-то перевел взгляд на Ашайту.

— Подсказок всегда было ровно столько же, сколько и загадок. И людей, которые помогали, столько же, сколько и тех, кто пытался помешать. И хотя цена оказалась страшной, но, в конце концов, я здесь. А последний подарок положительная воля судьбы принесла мне вчера.

— Разве вчера случилось что-то хорошее? Ну, кроме нашего разговора?

— А разве наш разговор не был чем-то достаточно значимым? Судьба, как обычно, сделала амбивалентный жест. Шарту в руинах, пострадало множество людей, мы сами чуть не умерли, и сейчас мы тяжело больны и почти бессильны — это все очень плохо. Но твое видение, которое пришло к тебе, когда впал в кому твой брат — это ключик, которого не было ни у меня, ни у моих друзей, ни у кого-либо до нас. А если бы мы не застряли вместе на развалинах школы, то, возможно, никогда не стали бы ближе друг к другу, и ты никогда не рассказал бы мне о своем видении.

— Мои воспоминания о финале вчерашнего разговора сейчас как в тумане. Я даже не помню точно… — теперь Хинта тоже смотрел на Ашайту. Край солнечного пятна успел проделать по одеялу брата путь длиной в ладонь. — …что ты мне тогда ответил.

— Я ответил, что если твой брат очнется, то нам нужно будет его расспросить.

— Это ты постарался, чтобы его перевели в нашу палату?

Учитель уставился на него.

— Каким образом?

Хинта смутился.

— Не знаю. Но это кажется удобным.

— Ты мог просто и сразу уточнить, как мы попали в одну палату. Это решение больничных управленцев. У них слишком много пострадавших — целые семьи. Поэтому они сводят друзей и родственников вместе, чтобы те не ходили друг к другу из палаты в палату, и чтобы визиты навещающих проходили быстрее. Может быть, это тоже знак судьбы, что мы все вместе здесь, в одной комнате. Но это точно не жест моей сознательной воли и не фокус, который я каким-то образом провернул.

— Прости.

— Не за что прощать. Просто ты сказал странную вещь. Пожалуйста, Хинта, ни на минуту не забывай, что я обычный человек. У меня нет ни особой власти, ни сверхъестественной силы убеждения, ни огромных денег, ни каких-нибудь невероятных навыков. А те связи, которые у меня могли бы быть — к примеру, связь с моим братом — пугают меня больше, чем бессилие. Поэтому мне остаются только здравый ум, упрямство, слабости, память и мечты.

Хинта вдруг понял, что учитель на самом деле смущен намного сильнее, чем он сам. Ивара стеснялся и боялся всего, что рассказал им с Тави вчера, стеснялся и боялся быть тем, кто он есть. Он слишком привык к тому, что люди думают о нем безумные и глупые вещи, переживал за успех своей миссии, страдал от одиночества, посреди которого даже общение с парой подростков могло показаться глотком свежего воздуха.

— Я понимаю, кто ты, — дрогнувшим голосом сказал Хинта. — Просто ты первый взрослый после Фирхайфа, с которым мы с Тави смогли подружиться. А когда имеешь дело со взрослыми, бывает очень сложно понять, что они могут, а чего нет. Мать Тави вчера требовала, чтобы нас перевели в отдельную палату. Вот я и подумал…

В начале его реплики Ивара немного напрягся, но потом расслабился и даже снова начал улыбаться.

— Ну, тогда знай, что пока я не вышел из роли обычного школьного учителя, ее способность влиять на ход событий в Шарту намного больше, чем у меня.

— К сожалению, — прошептал со своей койки Тави. На этом их беседа заглохла, и палату надолго заполнила шуршащая больничная тишина. Тави страдал; Ивара слишком устал говорить; а Хинта думал о людях — о том, какие они, как сплетаются их жизни, о значении судьбы, о власти, о взрослых и детях, о жизни и смерти, о «джаванна» и «маанна». Так получилось, что за прошедшие сутки он получил столько же опыта, сколько раньше накапливал за полгода, и теперь все эти знания, все это понимание ложились на его разум тяжелым грузом. Ему нужно было переварить, осмыслить слишком много вещей; и он болезненно дремал, перемешивая рассуждения и грезы. А потом из всех бесчисленных оборванных начал в голове у Хинты вдруг сложилось одно настоящее основание.

— Вчера я уже это знал, — пробормотал он.

— Знал что? — поинтересовался Ивара.

— Что все связано. А теперь я знаю, как именно. Все дело в этих волях, которые борются за твою и нашу судьбу. Если поставить их в центр картины, то они придадут смысл множеству вещей вокруг себя. Без них даже вопросы задавать невозможно. А когда они в центре, я понимаю, какие вопросы нужно задать.

— И каковы твои вопросы?

— Их четыре. И они разные. В смысле, совсем разные. Одни кажутся частными, другие — слишком общими. Но все они имеют смысл только тогда, когда две воли и судьба дают объяснение вещам.

— Спроси уже.