Земля в иллюминаторе (СИ)

Так они разговаривали еще около получаса. Хинта вставлял в разговор лишь отдельные реплики, но при этом ощущал, что по-настоящему участвует в общении. Его сердце было кроваво разорвано и развернуто навстречу каждой истине, которую он слышал, и он снова ощущал благодарность: к Тави — за то, что тот своими словами делает смерть красивой, и за то, что они вместе подарили Дване компас; к Фирхайфу — за его стариковские слезы и за то, что тот поведет особый рейс тихоходного поезда.

_____

Колумбарий был расположен за границами поселка — относительно прежнего Шарту он находился на западе, относительно нынешнего оказался на востоке, ровно на полпути между поселком и морем. Монорельс выписывал среди полей сложную петлю. Хинта и Тави были вынуждены расстаться с Фирхайфом — все сидячие места заняли взрослые, и им пришлось искать себе место на одной из грузовых платформ. Там они и стояли, вцепившись руками в борт, удерживаясь под шквалом дождя. Поезд, сияя огнями, летел над темным болотом размокших фратовых полей. Когда поселок остался позади, монорельс начал делать плавный поворот, и Тави показал рукой на уплывающую вдаль светлую линию улиц.

— Какой маленький наш Шарту. Совсем крошечное место, а вокруг темнота.

Хинта протер ладонью экран шлема, тоже посмотрел на этот исчезающий вдали свет, и его вдруг поразила страшная в своей цельности мысль.

— Даже наши поля фрата для нас слишком велики, не говоря уже про пустоши. Не говоря уже про мир. Я не знаю, принадлежат ли души умерших звездному ветру, но думаю, что точно нет того отдельного ледового чертога, куда, как принято верить, уходят умершие.

— Почему?

— Потому что он не нужен. Теперь я это вижу. Мы возделываем отравленную землю. А она не прощает нам ни одной ошибки, калечит и убивает нас. Мы маленькие перед огромной хищной пустотой. Смерть всегда у нас на пороге. Все вокруг смерть. Все принадлежит смерти. Зачем отдельный мир смерти и мертвых, когда наш мир и есть мир смерти и мертвых?

— Ты прав и не прав. Это игра слов. Мы живем в мире, где умрем, и в этом смысле мир смерти — здесь. А во всех религиях так называемый мир мертвых — это мир, заселенный мертвыми, мир вечной жизни, где уже никто не умрет. Ледовый чертог нужен, просто он называется неправильно.

Хинта задумался. Поезд летел вперед, и далекий свет становился все меньше. Ветер и дождь не могли проникнуть сквозь герметичный материал полускафандра, и все же было страшно в этой ревущей ночи уноситься в темноту и вдаль от дома.

— Тогда мир мертвых следовало бы называть миром живых, а мир живых — миром мертвых?

— По этой логике — да. Ну, или скорее, тот мир следует называть миром мертвых, а наш мир — миром смерти. Видишь, оба этих мира связаны со смертью, но по-разному. Наш мир — это мир смерти, но он точно не мир мертвых. Он вовсе не принадлежит мертвым. Они здесь ничто — просто разлагающиеся тела. Все, что с ними здесь происходит, все, что они будут означать — все это зависит от нас, живых. Это мы выбираем вести себя достойно или омерзительно. Мертвые не ропщут на нас. Они стерпят любое обращение, как стерпел плевки тот омар.

Поля неразличимой массой проносились внизу; лишь иногда их озарял белесый отсвет молнии. И было такое чувство, что поезд уже вырвался в жуткую даль, ушел далеко за пределы своего маршрута и просто летит во тьме — летит над самим океаном. А потом впереди и в стороне забрезжил новый источник света. Это был терминал колумбария.

— Я сейчас пытаюсь представить, каково быть одним из тех, кто уходит на юг и на запад, в охранные посты, — сказал Хинта. — Там ведь тоже дождь и тьма. А за ними могут быть омары.

— Страшно, — ответил Тави. Они замолчали, наблюдая, как растут огни. Несколько минут спустя тихоходный подошел к терминалу. Толпа схлынула с поезда и по каменному накату двинулась вниз с перрона. Мужчины подняли саркофаги на плечи — со стороны казалось, что те плывут по человеческому морю. Дождь продолжал лить. Горели софиты станции. Метались лучи ручных фонариков. Сверху долетал свет грозовых зарниц. Мокрые скафандры сотен людей блестели, как пестрая чешуя.

Последний, пеший путь было принято совершать в молчании, и мальчики не посмели нарушить это правило, хотя знали, что никто не услышит их радиоканал. Хинта не заговорил с Тави даже тогда, когда понял, что прямо впереди них идет Джифой вместе с матерью Тави и другими людьми из своей свиты.