Земля в иллюминаторе

Мать Хинты была не женственного сложения — у нее на всю жизнь осталась фигура подростка, лишь чуточку шире после рождения сыновей стали бедра. Стриглась она коротко, маленькое круглое лицо с годами ссохлось, но осталось милым. Радужка ее глаз имела безумный синий цвет — эту черту она передала детям. По мере того, как Хинта взрослел, его рост выравнивался с ростом матери, и сейчас она была немногим выше его, примерно как Тави. Каждым делом — готовкой, уборкой, кормлением Ашайты, лечением — она занималась медленно и старательно. Дважды в день, рано утром и поздно вечером, она ходила на птицефабрику Сабада Джапа, чтобы проконтролировать работу кормо-раздающих минидронов. По ее приходам и уходам можно было отмерять часы — она никогда не торопилась и никогда не опаздывала. Хозяин был от нее в восторге.

В ее движениях была особая неуверенность, свойственная болезненным людям, говорила она тихим, хрипловатым голосом — ей не хватало воздуха, чтобы от души смеяться или кричать, и приходилось постоянно носить с собой кислород в удобном баллоне-фляге на бедре. По всему дому были устроены специальные места, в которые она складывала свои лекарства: в ванной — утренние таблетки и ингалятор с нанитами; в спальне — целая тумба ночных релаксантов, антидепрессантов, карамелек, смягчающих дыхание, спреев для воздуха; на кухне — отдельный шкафчик, набитый витаминами и ампулами базового курса. Когда малознакомые люди спрашивали о состоянии ее здоровья, она обычно отвечала, что вкус смерти навсегда остался на ее губах, и это не было преувеличением: тендра-газ, принятый в околосмертельной дозе, навсегда изменял вкусовые рецепторы.

Отец Хинты был жилистым и сильным. Но сила не придала ему ни осанки, ни уверенности в себе. Он накачал мышцы, перекидывая сотни лопат фрата, корчуя треупсы, таская тяжелые детали. Его плечи без правильной физической подготовки стали сутулыми и покатыми — в этом они с Риройфом походили друг на друга. Поза отца всегда выглядела усталой, при каждой возможности он стремился сесть, опустить руки, прислониться к стене. Как и у многих чернорабочих, у него часто болела спина — тогда он закидывал в рот таблетки обезболивающего и на несколько дней становился еще более угрюмым и необщительным, чем обычно. На лице его выделялся крупный нос, глаза — темные, волосы — черная смоль с первой проседью; их цвет достался Хинте и отчасти Ашайте.

Почти все свое время Атипа посвящал трудоемкой деятельности. Кроме работы на Джифоя, у него было собственное маленькое хозяйство в четыре теплицы, так что зачастую он мотался между полями, своим участком и гаражом, а домой возвращался лишь для того, чтобы поесть и поспать. Но если вдруг все основные дела заканчивались, и он на час или два оказывался предоставлен самому себе, то и в своем доме он находил поводы для тяжких истерических забот — чинил все, что можно, экономил, выкручивался, строил что-то из хлама и украденных у работодателя полезных мелочей. Лишь раз в несколько месяцев ритм его жизни разрывался паузой отдыха, когда он позволял себе провести время с другими работягами, выпить, а потом убить следующий день на похмельное безделье. Иногда, в особо мрачные минуты, Хинта начинал думать, что единственная цель отца — не оставаться наедине с Ашайтой, и ради этого и были придуманы все дела — бесконечные, иногда совершенно бесполезные, но очень утомительные и требующие огромного времени.

Разговор за обедом шел рваный, нервный, все то и дело поглядывали за окно, будто в захватившей улицу реке зеленоватого тумана можно было увидеть картину грядущих бед.

— Поля большие, — выслушав пересказ слов Риройфа, сказала Лика, — наверное, кто-то потерялся… А тридцать человек — это обычный поисковый отряд. Такой же собирали, когда младшая дочь Джифоя закатила истерику и убежала из дома.

— Будь это одна девчонка, не стал бы никто делать оповещение по аварийной связи.

— И что ты думаешь?

Хинта в этот момент пошел мыть кружку брата, и родителям, наверное, казалось, что он их не слышит.

— Думаю о смертях, — понизив голос, ответил Атипа. — Да, может, кто-то и пропал. Но тогда не один человек, а десять сразу. Потому они и решили не говорить, что случилось. Думают — тревога и неуверенность сейчас лучше, чем горе и паника.

— Именами сестер-жриц Лимпы заклинаю, чтобы ты был не прав, — взмолилась Лика. — Не надо нам такого.

Хинта выключил воду и пошел обратно за стол.

— А вечером, — уже громче договорил Атипа, — когда народ соберется и будет готов слушать, они вывалят на нас правду. Чтобы никто ни о чем не думал заранее, не перекипал внутри. Но даже если никто не пострадал, есть очень плохие варианты. К примеру, пожар на фратовых полях. Если выгорит сотня квадратов, убытки будут у всего поселка, и следующий год станет голодным.

— Было бы много дыма, — сказал Хинта.

— Так за туманом ничего не видно. Может, половина тумана — это дым и есть. Разве отличишь?

— Ну, на самом деле отличишь, — сказала Лика. — Дым от фрата черный и густой.

— Ветер северный. Дым бы шел в сторону от нас. И туман скрыл бы все, что можно увидеть.