Земля в иллюминаторе

— Но до этого ты справедливо заметил, что они вшивают оружие в самих себя. Это не мирный народ. И он уже никогда не будет мирным. Они погибли для мира, процесс необратим. Они такие, какие есть, и их не изменить. Ну да, действительно, ты был прав на все сто: зачем наша рука заканчивается пальцами, которыми можно сделать так много разных вещей, а не дулом оружия, с помощью которого можно сделать только одну вещь? Джилайси Аргнира носил оружие, а не приделывал его к себе. Он мог снять свой боевой экзоскелет, бросить свой энергетический меч и стать кем-то новым.

— И он стал. А с омаром это так просто не получится. Но ведь никто не пробовал сделать с ними вообще хоть что-то. Их только убивают.

— Я знаю. Но ты видишь, есть много причин, почему это так. Больше нету, — показывая брату пустой пакетик, сказал Хинта. — Остальные лежат дома. Они будут твои, но не сейчас, а ближе к вечеру.

— Атно… — огорченно согласился Ашайта. Но печаль его не была долгой. — Иджи, ка, найтжитика-тика?

— Конечно, — разрешил Хинта, и младший радостно затанцевал к ослику. Некоторое время они молчали. Было слышно, как шумит система вентиляции, как водный конденсат капля за каплей падает на дно сборника. Затем, вплетаясь в эти мерные звуки, в помещении раздался негромкий голос Иджи. Руки Ашайты танцевали в воздухе, и робоослик, подчиняясь их движениям, играл очередную странную, рвущуюся мелодию.

— Знаешь, мне кажется, я схожу с ума от того, чем вдруг стал мир вокруг меня, — сказал Тави. — Слишком много событий. А здесь хорошо. Спасибо, что пригласил с собой.

Хинта взглянул на друга и увидел, что тот сидит с закрытыми глазами. Его лицо с рассыпавшимися в стороны от носа конопушками в этот момент выглядело совсем детским — казалось, Тави ждет подарка, или чуда, как в праздник элла.

— Я тоже хочу, чтобы мы были вместе, — сказал Хинта. Тави промолчал, но слегка улыбнулся. Они сидели так еще довольно долго, пропитываясь запахом плодов харута и чувством вернувшейся, спасенной дружбы. Потом Хинта начал делать свою работу, а Тави помогал. Они обрезали гибнущие ветви, собирали поспевающие плоды и слушали, как Ашайта играет с Иджи.

_____

Когда они перешли во вторую теплицу, разговор описал полный круг и вернулся к ссоре Тави с матерью.

— И что ты будешь теперь делать? — спросил Хинта. — Попытаешься еще раз помириться с ней по-настоящему?

Тави покачал головой, вытер со лба пот. Вторая теплица была более заросшей и душной, чем первая — здесь культивировались сразу два вида растений. Линии опорных рамп сходились под вершиной купола в форме шестиконечной звезды, под ними висело множество мелких яйцевидных горшочков с прорезями, сквозь которые, заслоняя свет, пушился хаос ярко-зеленых побегов кича. Внизу, на узких грядках, уложенных в форме огромного круглого лабиринта, бурыми кустиками росла сурпайя. На ее стебельках ребята выискивали черные полипы и прыскали на них из баллончиков голубоватой дрянью, смертельной для вредителей.

— Нет, я не буду восстанавливать с ней отношения. Не буду больше ни в чем убеждать. И ничего не буду от нее ждать. Потому что в этом нет смысла.

— Твоя мать всегда была для меня… — Хинта замялся, — ну, примером того, чего у меня нет. Мне казалось, она любит тебя так, как моя мать любить не умеет. Я даже завидовал тебе до сегодня. Даже сейчас ты называешь ее мамой, а не матерью. Это так резало мне слух, когда мы познакомились. Тебя из-за этого считали в школе малышом. Когда я узнал тебя ближе, я понял, что это здорово и что это не делает тебя хуже других. Но сегодня все наоборот, и мне режет слух, когда ты называешь ее мамой. Это так неправильно. Она испугалась вчера за тебя и за себя — но она не герой, как и я, да и почти все в Шарту. Поэтому она себя так повела. Ты, кажется, хочешь примирить огромные войны, но ее не можешь извинить за одну пощечину. Почему так?

— Дело не в моем желании. Это напрасный труд. Я весь последний год звал ее назад в наш с ней мир. И чем больше я звал, тем страшнее мы отдалялись.

— Я понимаю. Просто почему-то я очень хочу, чтобы у тебя все было как раньше.

— Мать не может быть с мальчиком вечно. Отношения с ней прекрасны и необходимы, но на ее место должен однажды вступить кто-то другой, кто-то, кто поведет дальше: отец или старший наставник, друг. — Это снова прозвучало очень взросло, непохоже на вчерашнего Тави. — Я слышал, так воспитывали в Джидане. Там, как и везде, были неполные семьи, но мальчики, если их не воспитывал отец, в двенадцать лет уходили в специальные отряды, где должны были встретить своего старшего.

— Откуда слышал?