Земля в цвету

Так причудливо сменяются требования только по отношению к одному «температурному фактору».

Откуда же эти смены?

В них запечатлена (и тут раскрывается величественный общебиологический и эволюционный смысл закона стадийного развития) история вида.

Вот почему у северных растений, озимых злаков, чьи семена ждут весны в мерзлой земле, выработалась потребность в холоде. Вот почему семена верблюжьей колючки, растущей в наших южных степях, нуждаются сперва в сильном тепле (ведь жарко же там, на юге, когда созревают эти семена), а потом во влаге (только после начинаются там осенние дожди): иначе семена не прорастут, где их ни посей.

Дикие предки домашних овец жили в предгорьях. В брачную пору, в начале осени, они забирались высоко в горы: там прохладно. А ягнились весной: и нынешний «оптимум» для маток — это весенние температуры овечьей прародины.

Когда мы говорим, что определенные температуры внешней среды важнее молодым млекопитающим, чем взрослым, и воочию наблюдаем, как совершенствуется теплокровность, мы заглядываем в самую глубь времен: тогда, на исходе мелового периода или в раннем третичном, лишь вырабатывалось у далеких-далеких предков нынешних высших млекопитающих свойство регулировать температуру своего тела.

Впадающие в сон еще летом, еще только в предчувствии холодов, гусеницы, зимующие куколки, — не наследие ли это эпохи великого оледенения, когда короткое, сырое, холодное лето надолго сменялось жестокими, мертвящими морозами?

Так выясняется общебиологическое значение закона «стадийности». И вот невольно припоминаются самые простые, самые элементарные факты. Всем известные, они приобретают новый, глубокий смысл; они становятся рядом с теми поражающими фактами, о которых поведал Лысенко. Перед нами оказывается одна семья явлений.

Разве гусеница и головастик не проходят ряда очень отчетливых, очень резко отграниченных и притом каждому ребенку знакомых стадий, прежде чем превратятся в бабочку и в лягушку? И на каждой стадии резко сменяются требования организма к среде, так что, задержав удовлетворение этих требований, можно, например, вырастить гигантского головастика, который так и не превратится в лягушку. И мы знаем, что иногда вид приспособляется к таким задержкам (часто их ему, очевидно, приходилось испытывать на протяжении многих поколений); и есть животные-амфибии, выработавшие способность навсегда оставаться гигантскими головастиками. Кому неизвестны аксолотли, излюбленные жильцы аквариумов во всех физиологических лабораториях и «уголках природы» в школах? Нужны специальные, довольно сложные ухищрения, чтобы заставить аксолотля стать «взрослой формой» — амблистомой…

Конечно, в этих превращениях (как и в задержке их у амблистом) запечатлена предшествующая долгая история эволюции этих животных.

И мы видим, как закон стадийного развития оказывается самым простым объяснением всех перечисленных и множества подобных фактов.

Вот почему в 1942 году (то есть вскоре после того времени. Когда профессор кафедры позвоночных животных Ленинградского государственного университета Даниил Николаевич Кашкаров в последний раз просматривал в осажденном городе-герое корректурные листы «Основ экологии животных») известный английский цитолог (специалист науки о живой клетке) Файф заявил, что если бы Лысенко разработал только одну теорию стадийного развития, то и тогда «его имя стало бы известным среди селекционеров и физиологов всех стран».

Но открытие закона стадийного развития само было только первой «стадией» на творческом пути Лысенко.

ТАЙНА РОЖДЕНИЯ

Свое необычайное обещание — в два с половиной года создать новый хороший сорт яровой пшеницы для Одесской области — Лысенко дал в январе 1933 года.

Самым важным и вовсе необычным тут было именно это твердое обозначение срока: 2 1/2 года.

Речь шла о выведении сорта в плановом порядке. Между тем морганистические учебники утверждали: вывести новый удачный сорт можно, в конце концов, только пробуя и ошибаясь, ошибаясь и пробуя…

«Учебники для кладоискателей», называл Лысенко эти учебники.

Новый сорт должен был созревать очень рано. И вот в селекционно-генетическом институте взяли два очень поздних (их даже не сеют в Одессе) сорта: «эритроспермум 534/1», в сущности, даже озимую пшеницу, и «гирку 0274» — и скрестили их!

Странная пара!

Мало того, что оба эти сорта очень поздние, — они и от запалов страдают в летний зной, и зерно у них бывает неважное, и вообще всяческих недостатков у них уйма. Один перечень этих недостатков занимает в справочниках сортов несколько строк убористой печати. Словом, взять эти два сорта как исходный материал для нового — затея по меньшей мере неожиданная.