Земля вечной войны

Девушка была симпатичная, несмотря на мешковатую одежду и кроссовки на толстенных подошвах. Немножко похожая на Таюту. Маленькая, сильная, с уверенными ловкими руками. Правда, лицо ее немного портил шрам, шедший от правого глаза вниз через всю щеку.

— Да. Хочу.

— Вам на какой бумаге? Есть вот такая, потеплее, — она вытащила лист серовато-коричневой, плотной бумаги, — а есть белая.

— Пусть будет потеплее.

Девушка устроилась напротив Юса, закрепила лист на планшете.

— Это ничего, если я буду говорить, пока рисую? Я привыкла говорить, пока рисую. Когда человек говорит, у него лицо живее, рисовать легче. Вы повернитесь чуть-чуть. Ага. У вас интересное лицо.

— С переменной географией.

— Да что вы! Это мужчину не портит. Лицо сильнее делается. Только вот глаза… какой-то вы серьезный очень. Скорее даже жесткий. Напряженный. Но это легче. Труднее всего смех нарисовать. Серьезные лица у меня неплохо выходят, а вот смех — трудно. Но когда людей рисуешь, все стараются серьезно выглядеть. Вы обращали внимание на уличных художников? У них на портретах почти никто не смеется. Все значительные, устремленные лица. Но вот глаза у вас…

— И какие у меня глаза? Ну, не стесняйтесь. Сперва заинтриговали, а теперь отмолчаться хотите?

— Всегда я так, сперва скажу, потом подумаю. Вы обидитесь.

— Попробую не обидеться.

— Обещаете?

— Но я же не знаю, что именно вы мне скажете. Но попытаться обещаю. Честно.

— Если честно… отвязные они у вас. Будто наширялись вы полчаса тому. Такие вот.

— Ничего себе, — сказал Юс. — Значит, по-вашему, я похож на наркомана?

— Я же говорила — обидитесь. Извините.

— Да нет, я не обиделся. Нисколько. А вы, значит, видели, какие глаза бывают у наширявшихся? Впрочем, праздное любопытство. Интересно, прибыльно — по поездам рисовать?

— Не очень, — ответила девушка, смахнув со лба непослушный локон. — Но на билет хватает. Я во Владимир на неделю съездила, церкви рисовала. А сейчас домой, в Новосиб. Туда ехала, рисовала, и назад. Так и езжу.

— Церкви, говорите, рисовали?

— Да. Я люблю старые церкви рисовать. Они неземные совсем. Легкие. Честные. Почти всякое здание лжет, оно не такое, не так, земля без него была бы лучше. Почти всякое, — а церкви почти никогда. Их хорошо рисовать.

— Так вы церкви просто для себя рисуете?

— И да, и нет. Я на отделении графики учусь, в Новосибе, в художественном. Уже на третьем курсе. Я для курсового проекта делаю.

— По вам не скажешь, что всего два года отучились. У вас уверенная рука. Почти ничего лишнего.

— Да? В самом деле? Скажите, а вы, может, художник?

— Был когда-то, — сказал Юс. — И снова хочу стать.

— А вы как, просто любите рисовать или в детстве рисовали?

— Я Академию кончал. Минскую. Графика и дизайн.

Девушка бросила карандаш.

— Так какого черта вы надо мной смеетесь? Я как дура сижу, малюю, а вы…

— Я… не пишу больше. Вы рисуйте, пожалуйста. Я как-никак ваш клиент. Покупатель. Мое желание — закон.

— А почему вы не рисуете?

— Не пишу я, потому что раньше мог писать, а теперь — нет.

— Серьезно? А что такое? С вами авария случилась?

— Авария. В своем роде.

— Какие у вас ногти страшные. Черные.

— Пальцы — мелочь. Пройдет. Ногти слезут, и все. А не про мелочь я вам не скажу, — серьезно ответил Юс.

— Вы только не обижайтесь, но я вам не верю. Знаете, многие любят ездить в поездах исключительно для того, чтобы поиграть перед совершенно незнакомыми людьми, которых потом никогда больше не увидят. Вы меня разыгрываете.

— Хорошо. Дайте мне бумагу и карандаш. Вы будете рисовать мой портрет, а я ваш. Можно?

— С вашими-то пальцами?

— Ничего. Они болят немного и распухли, но вполне слушаются. Вы же меня простите, если не так выйдет, правда?

— Прощу, — девушка посмотрела на Юса насмешливо и выудила из недр портфеля лист. — Карандаш вам какой?

— Помягче и потолще. И не очень заточенный.

Любопытно, выйдет или нет? С пальцами универсально-убойного назначения? Юс усмехнулся. Милая девушка. Но разболтался так с ней все-таки зря. Она вот так же в соседнем вагоне, рисуя чью-нибудь опухшую со сна физию, и выложит, какой ей клиент попался и как они портреты друг дружки рисовали. Но она славная. И шрам ее ничуть не портит.

А карандаш держать больно. Осторожнее нужно. Первый штрих. Второй. Третий. Еще пару. Нет. Юс вздохнул и перевернул лист.

— Не получается? — осведомилась девушка.

— Это потому что вы вдруг замолчали, — сказал Юс. — Вы говорите. Расскажите о себе. Я ведь рисую вас. А лицо живее, когда говорят. Чем вы занимаетесь, когда церкви не рисуете? Вы ж не только церкви, наверное, рисуете?

— Я еще горы рисую.

— Горы? Это очень интересно. А какие горы вы рисуете?

— Я Алтай много рисовала. Очень красивые горы. Я почти каждое лето на Алтай езжу. И когда есть деньги, и когда нет. Дотуда просто добраться — на автобусах, на попутках. До Горно-Алтайска, а потом по Чуйскому подбросят. Зеленые старые горы. В них много жизни. Но они не сильные по-настоящему.

— А какие горы сильные?