Земля воды

Давным-давно, в блистательной середине шестидесятых, когда вас производили на свет, а Льюис, кроме того, что его назначили директором школы (единственным соперником был учитель истории, тот был старше, но, однако, не пожелал менять классной комнаты на директорский кабинет), был занят производством собственных детей, будущего в предложении было хоть отбавляй. Славное время для директоров средних школ. Наша школа – новенький корабль и держит курс в Страну Обетованную. А Льюис, наш Отважный капитан, учитель физики и химии (технология тогда решала все), уверенно мерит палубу шагами.

Это судно все еще его судно. Вот только он уже не капитан. Он сделался носовой фигурой. Стойкой и непоколебимой, но все же носовой фигурой. Постучите пальчиком. Под слоем лака цельный кусок дерева (и червячки тревоги). Носовая фигура нашего корабля – точная копия директора школы, каким он был пятнадцать лет назад.

Поглядите на него на утреннем собрании. (Видите? И слышите? Да-да, он умеет произвести впечатление.) Вам не поймать старика Лулу на мрачном выражении лица. Вам не увидеть его на капитанском мостике без того, чтобы челюсть торчала вперед уверенно и твердо, и наготове улыбка и добрая шутка. Такая у него отныне роль: стой твердо и держи улыбку на лице. Но, знаете, скрывать следы тревог такая тяжкая работа. От нее бывают язвы.

И к детям он со всей душой. Своих трое. Прижмет тебя со всеми с ними в учительской к стенке (мой Дэвид, моя Кэти…). За семейным ужином в тесном кругу (гости: Том и Мэри Крик) он заявляет, что, впрочем, отнюдь не мешает выпить, он, мол, подумывает устроить дома бомбоубежище, если вдруг радиоактивные осадки: «Все для детей, вы же понимаете, только для детей и стараюсь…» Если он уже не может быть щедрым Санта-Клаусом, если хрустких этих, в подарочной упаковке обещаний на круг уже явно не хватит, у него всегда в запасе теплая рука на плече и отеческое наставление. Просто учитесь получше и ведите себя хорошо. Образование даст вам фору. Школа – это микрокосм, и если школа работает нормально… К детям со всей душой.

Вот только взрослые дела, вот только испорченный, недетский мир, здесь он пасует. Он хочет быть ближе к ученикам: и держит педколлектив на дистанции. Если у этих есть какие-то проблемы, суд у него короткий…

Он, должно быть, все заранее обговорил с начальством. На него давят сверху, какой удобный повод. От этого человека нужно избавиться. Без вариантов. Но как уйти от всех от этих взрослых дрязг? Структурная реорганизация. Бюджетные приоритеты… И соотнесенность предмета с запросами реального мира…

(А с каких это пор ты сам-то, Лу, начал жить в реальном мире?)

Вот он и говорит: «Мы урезаем историю…»

Он не говорит: «Если бы что-то другое… Но похитить ребенка. Похитить ребенка . Жена учителя школы. Последствия, сам понимаешь… И эти чертовы газетчики…»

Он не говорит: «Я бы постоял за тебя, Том, я бы тебя защитил. Но в нынешних обстоятельствах – эти твои уроки – эти цирковые фокусы…»

Он не говорит: «Как она, Том?»

(Как она; в былые времена это называлось сойти с ума. А находится она в заведении, которое в былые времена именовалось желтым домом.)

Он не спрашивает: «Почему?»

Он говорит – но он не может даже и сказать того, что сказать собирался: он открывает шкафчик с картотекой, он намерен предложить мне виски. Ни причин, ни объяснений, и нечего копаться, дело прошлое. Давай-ка лучше притворимся, что ничего не было. Реальность – вещь такая странная, странная и чреватая неожиданностями. Он не хочет ничего обсуждать.

Обеспокоенные родители осаждают школьную администрацию.

Мистер Льюис Скотт, директор школы, «отказывается от комментариев».

Он хочет, чтобы с глаз долой, из сердца вон. Ранняя отставка. Полная пенсия. Урезаем историю.

5 СИНЯК НА СИНЯК

Оно потихоньку покачивалось. Оно подрагивало, шевелилось в легких водных токах, руки подняты и согнуты в локтях, как будто человек лежит ничком и тихо спит. Вот только он не спал, он был мертв. Потому что тела, лежащие в воде лицом вниз, не имеют обыкновения спать, тем более если они пролежали таким образом, никем не замеченные в ночной темноте, по меньшей мере несколько часов.

Ибо в ту ночь (двадцать пятого июля 1943 года) отца, противу всякого обыкновения, отпустила его ночная напасть – так уж вышло. В ту ночь отец спал как убитый, пока его не разбудила заря, и только тогда он встал – вместе с Диком, которого бессонница не мучила никогда и который каждое утро поднимался в полшестого, чтобы в половину седьмого уже отправиться на мотоцикле в сторону Линна, в пригород, он там работал, на драге, на Узе. Я же из-за суеты перед домом, из-за хриплого выкрика отца, из-за топота – кто-то пробежал по настилу над заслонкой – недоспал положенное мне как прилежному школьнику (школьник был в то время на каникулах, да и по части прилежания далеко не образец) и проснулся не как обычно, от кулдыканья и чихов Дикова драндулета.