Земля войны

Солнце закатывалось за Ялык-тау; небо над скалами пылало красным и розовым, и белые облака по ту стороны неба были как кони, запряженные в колесницу полумесяца. Прощальный свет дня заливал алым мраморные колонны фасада, и кусты, из-за которых торчал скошенный подбородок БТРа, и огромное пустое пространство между кустами и фасадом, с тщательно заасфальтированными дорожками и черной жирной клумбой, засаженной белыми, красными и синими крокусами в цвет российского флага. Про эту клумбу рассказывали, что земля там жирна оттого, что именно в этом месте Амирхан Кемиров приказал выложить тела казаков и пригрозил расстрелять всех, кто придет за телами.

За два часа, которые прошли после первой перестрелки, Джамалудин не терял времени даром.

Старая крепость была и так неплохо защищена. Две ее стены выходили к пропасти, площадь перед фасадом простреливалась насквозь, а само здание, если не считать надстройки на третьем этаже и деревянного флигеля, имело полутораметровые каменные стены с узкими окнами и межэтажными перекрытиями, которые мог пробить разве что стодвадцатидвухмиллиметровый снаряд. Смелую строили во времена Ермолова, и строили ее с расчетом на ядерный удар. В свое время, когда люди Амирхана Кемирова взяли крепость, казаки обороняли цитадель еще три дня. Все равно им нечего было терять.

Собственно, деревянный одноэтажный флигель с примыкавшим к нему хозяйственным двориком и был самым уязвимым местом для атаки. Там кусты и постройки располагались в десяти метрах и кишели чеченцами. Поразмыслив, Джамалудин вовсе не стал его оборонять. Флигель оставили пустым и заминировали, а над выходящей к нему стеной посадили двоих со «Шмелями». С коридоров и залов гостиницы посдирали все, что может гореть, и часть выкинули во двор, а другую часть принесли к заложникам.

Они встретились посреди жирной клумбы, усаженной гиацинтами в цвет российского флага, и Арзо сказал:

– Послушай, брат, у меня к тебе предложение. Давай вместе съездим в Бештой и привезем этого вице-премьера за шкирку.

– И что потом?

– А потом мы объявим Бештой районом, освобожденным от неверных. У меня пятьсот человек, да у тебя полтораста. Менты будут на нашей стороне, да и горожане тоже. Кто нам может помешать? Пензенский ОМОН?

Джамалудин молчал. Из-за сгоревшего «Икаруса» на солнце посверкивала оптика снайперки, и над «Икарусом» ветер трепал приветственную растяжку. На растяжке было написано: «Добро пожаловать в мирный Бештой».

– Мы сделаем то, – сказал Арзо, – что должны были сделать семь лет назад. Разве ты не понял за это время, что ты сражался не на той стороне? Разве тебе этого сегодня не объяснил Комиссаров? Джамал, ты на семь лет загнал свой народ под иго неверных. Ты семь лет смотрел, как они берут взятки и пытают людей, но взяток и пыток им было мало, и чтобы вбить клин между двумя мусульманскими народами, они устроили то, что они устроили в роддоме. Ты хочешь, чтобы твоя земля по-прежнему была землей войны? Или чтобы она стала землей ислама?

– И кто же будет править в этой земле? – спросил Джамалудин.

– Мы созовем Шуру Алимов, чтобы она выбрала имама. А до той поры будет, как ты скажешь. Хочешь, я отдам тебе власть. Хочешь, будем вместе, как в Абхазии. Разве ты не тоскуешь по той войне, кунак?

Джамалудин молча смотрел мимо Арзо куда-то вдаль, и вместо залитых алым гор он видел солнце абхазской войны, и новенький БМП во дворике детского сада, и молодого беззаботного Арзо, хохочущего с пластмассовым волком в руках.

– Русские никогда тебе не простят, – сказал Арзо, – они прощают только тех, кто им враг. Они не прощают тех, кто идет на попятную. Джамал, я пришел сюда умереть. Семь лет назад я стоял на пороге рая, и я пришел вернуться в рай. Но когда я увидел тебя здесь, я понял, что нами обоими двигал Аллах. Не сворачивай с пути, на который ты стал, и не нарушай предназначения, устроенного Господом миров!

Закатный свет горел на смуглой коже Арзо, и лицо его, в профиль, казалось чистым и гладким, а глаза сверкали, как два красных угля. Лидер бештоиского ополчения и внучатый племянник основателя советской власти в Бештое, ревностный мусульманин Джамалудин Кемиров стоял перед полковником ФСБ и Героем России Арзо Хаджиевым, который учил его воевать в то время, когда им обоим на двоих не было и сорока, и в глазах его плескалось море у Гагр, – и в это море нельзя было войти дважды.

– Почему ты сказал моему брату, что я участвовал в его похищении? – спросил Джамалудин.

– Это взял и ляпнул Комиссаров, – сказал Арзо, – а я знал, что он проверяет мою верность федералам. Я не хотел возражать ему при всех, а когда я стал звонить Зауру, я не смог дозвониться.

Джамалудин чуть усмехнулся, и Арзо стало очень неудобно. Он понимал, что, если бы он не промолчал вчера, ему было б больше веры сегодня. И он понимал, что именно это сейчас и скажет ему аварец.

– Отдай мне Ваху, и мы продолжим разговор. – бросил Джамалудин и пошел к беломраморному портику, вдавливая в черную жирную землю цветы российского флага.

На ступенях у портика Ташов протянул ему рацию.