Так я думаю теперь, когда вокруг меня сгустились тени минувших лет, но в то время филлорийское солнце стояло в зените, я был ребенком, и никакие тени меня не тревожили.
Тем летом мы часто обсуждали шепотом в наших спальнях загадочное изгнание Мартина, особенно когда его с нами не было. Строили догадки, в чем причина такой немилости и как этому можно помочь.
Мы и с овнами поднимали этот вопрос, но они всегда отвечали «теперь не его время» или что-то в таком же роде.
Страшно вспомнить, какую чушь мы несли во время этих бесед.
Все в воле овнов, говорила Хелен – кто мы такие, чтобы оспаривать промысел их. Джейн поддерживала ее, о чем, думаю, пожалела, когда подросла. Фиона тоже не хотела восставать против Эмбера с Амбером, но полагала, что если мы все подадим им прошение, то они вернут Мартина или хотя бы скажут, в чем он провинился, и дадут ему шанс исправиться. Мы, как-никак, сослужили овнам большую службу, сражались за них, жизнью своей рисковали.
Непритворно сочувствуя Мартину, мы волновались не только за него – за себя тоже. Он стоял на пороге созревания; мы в этом мало что смыслили, но понимали, что скоро он повзрослеет – а взрослым, насколько мы знали, в Филлори путь заказан. Инстинкт подсказывал нам, что Филлори работает на детской невинности, которая у Мартина почти на исходе и скоро выйдет совсем.
Следом придет черед Хелен, а там и мой. Мы были маленькими эгоистами, как и все дети – только этим можно объяснить, если не извинить, наши дальнейшие действия.
Мартин сделал то, что сделал, но помогли ему мы – из боязни за свое будущее. Мы договорились, что тот, кого в следующий раз позовут, всячески постарается придержать дверь для Мартина. Заклинить эту самую дверь, взять под контроль мост между Землей и Филлори. Может, и не получится, но попытаться стоит. Да, это противоречит чарам, но кто их разберет, эти чары. Иногда это просто слова на бумаге, звуки в воздухе – вопрос лишь в том, кто из нас здесь хозяин, как сказал Шалтай-Болтай».
Глава 18
«Об этом мы Пловеру никогда не рассказывали. Скорое открытие портала мы иногда чувствовали заранее: день, ясный и солнечный для всех остальных, для нас заряжался грозовым электричеством. Весь мир словно скручивался, приближаясь к критической точке. Мы заговорщицки переглядывались, дергали себя за уши – это был наш условный знак – и не могли уже ни сидеть смирно, ни читать, ни делать уроки. Напряжение ослабевало, лишь когда кто-нибудь из нас исчезал.