Земля вращается со скрипом (сборник)

Мысленно я роюсь во всех своих карманах, хотя пони­маю, что найти в них хоть копейку как раз абсолютно немыс­лимо. Ибо в памяти еще свежо воспоминание о том, как я ры­скал вчера по всей квартире в поисках двадцати пяти копеек, которых не хватало на пачку сигарет; и которые я так и не нашел, и обещал их толстой, краснощекой продавщице сего­дня занести.

Выходит, необходимо найти сто баксов и еще двадцать пять копеек.

Я закуриваю.

Тридцать минут, решил я, потрачу на раздумья.

Покуривая, я внимательным образом и с грустью огляды­ваю свою комнату. Продать в ней, к сожалению, нечего. Хотя в ней есть много чего: стул, стол, продавленный диван, тор­шер с искривленным позвоночником, улыбающееся лицо Га­гарина в пластмассовой рамке, мое задумчивое худое лицо в овальном зеркале на стене, большая пепельница в виде мор­ской ракушки, на краю которой разлеглась голая девица, и такие же, как девица, голые книжные полки. Но ни за один из этих предметов никто не даст больше, чем я должен красно­щекой продавщице.

Есть, правда, телевизор. Но он не продается. По двум при­чинам. Во-первых, ему - старому, черно-белому, двухканаль-ному - такая же грош цена. А во-вторых, для меня он бесце­нен. Единственная радость в жизни. Придешь ближе к ночи домой, включишь его, а свет - наоборот, и сидишь перед ним в голубом сиянии, смотришь. Уютно. И не так одиноко ка­жется, как оно на самом-то деле есть. Пусть даже фигню ка­кую-то показывают. Ничего. Можно и переключить. Один раз. А если и там фигня, то можно вовсе выключить. И зава­литься спать. Все лучше, чем прийти и сразу спать от тоски, потому что тихо, как в гробу, и ни смотреть, ни включить - ни выключить. Нет, телевизор я не продам. Ни за какие богатст­ва в мире. Ну разве только баксов за сто. Плюс двадцать пять копеек. Уж очень мне эти деньги сегодня нужны. Однако где ж такого дурака, готового совершить подобную покупку, сы­щешь? Таких дураков вообще быть не может! Потому как ес­ли человек дурак, то вряд ли у него и деньги имеются, и на­оборот, если деньги есть, то не такой уж он и дурак.

Ладно, хватит думать о дураках и деньгах в общем! Пора, брат, думать о конкретной сумме и конкретных людях! А именно: какой дурак даст мне взаймы сто долларов? (Хрен с ними с двадцатью пятью копейками, их вообще можно у лю­бого встречного попросить!)

Для начала я составил длинный список, состоящий из имен всех моих друзей, родственников и просто знакомых, и даже малознакомых, мне людей. Получилось ровно сто чело­век. Вот уж действительно, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Потому как если б каждый из них отстегнул бы всего лишь по одному доллару, то... Но, к сожалению, список уменьшился почти вдвое после того, как я вычеркнул тех, ко­му я уже должен. Потом я вычеркнул тех, кто и сам вечно в деньгах нуждается - еще минус человек двадцать. И наконец, вычеркнул имена тех, с кем я был в ссоре всерьез и надолго. Итого, из ста имен осталось шестеро.

Моя первая жена Вика. Моя старшая сестра Анжела. Ее отец - мой отчим - Вячеслав Борисович. Одноклассник Кос­тя Воронцов. Наша учительница по русскому языку и лите­ратуре Анжела Николаевна. И соседка Люда.

Звонить я никому из них не стану. Просить деньги взай­мы по телефону гораздо легче. Это так. Но столь же легко в подобной просьбе по телефону отказывать. Знаю по себе.

Пусть мне будет нелегко, но и им будет тяжелей отказать.

Аида, Никита! Пора!

Вдавливаю окурок в ракушку. Ишь, богиня, разлеглась. Вся в пепле, точно в пене морской.

Плащ беру, на всякий случай. Вчера по телеку дождь обе­щали. Где он ударит точно - скрыли. Выразились туманно: местами - дождь. А ведь я сегодня буду в разных местах горо­да. Значит, встреча неизбежна...

Все-таки я оптимист.Людмила живет одна. Давно. Настолько давно, что уже пе­рестала верить. Но не настолько, чтобы перестать надеяться.

На вид ей лет тридцать. Это значит, что ей около сорока.

Звонок стихнуть не успел, а дверь входная передо мной уже нараспашку. Вроде как она ждала, что к ней заявятся. Наверно, поэтому под халатом у нее ничегошеньки, только тело, налитое соком...

Она, открыв дверь настежь, не дает опомниться ни мне, ни себе словами:

- Какая неожиданность.

Я слышу свой голос охрипшим:

- Не ждала?

Что я говорю?

Но недолго я удивляюсь произнесенному вопросу, пото­му что начинаю удивляться своим последующим действиям: я вхожу и притягиваю к себе это изголодавшееся по муж­ским рукам тело. А оно, такое большое, оказывается таким легким. Я кружу его в вальсе страсти. Раз, два, три... На себя, вверх, и вперед - по коридору, потом направо и на диван...

Ее белые руки спускаются от пуговицы к пуговице... Плащ был брошен в прихожей... Я выскальзываю из рубашки и брюк... Помогаю ее белым рукам освободиться из тесных объятий рукавов халата... Еще мгновение - и мы уже одно целое.

После этого я не могу спросить ее о том, зачем пришел. Я ухожу ни с чем. Ухожу, пообещав вернуть себя вечером.

Всякая тварь после соития печальна. Я же, тварь, печа­лен вдвойне. Ведь приходил я не за печалью. Осталось семь с половиной часов. И пять человек...

Что же произошло?